Где теперь великаны, о которых испуганно повествуют древние? По одной версии, затонули с Атлантидой. По другой — затворились в пещерах Тибета.

Участники телешоу «Имя — Россия» утверждают, что великаны снова актуальны, а конечность Петра I, Менделеева, Пушкина, Столыпина или Сталина иллюзорна. На титанах минувших дней пытаются основать эффективную социальную образность, которой стране катастрофически не хватает.

Равнение на великанов? Это мы уже проходили: «Обдумываешь, делать жизнь с кого? Попробуй-ка с товарища Дзержинского». Но где я, а где товарищ Дзержинский, как соответствовать? Да и зачем?

Новая порция великанов от Михалкова, Глазунова, Рогозина, Капицы со товарищи пугает. Пока смотрел, в голове крутился давешний шансон Вилли Токарева: «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой». Иные телезрители сочиняют про это сами, и достаточно смешно.

Итак, дано: маленький, массовидный, провинциальный, ни на что, кроме трех корочек хлеба, не претендующий манцов и авторитеты, до которых все равно не дотянешься. Вот именно, в телестудии канала «Россия» авторитет на авторитете сидит и авторитета же представляет.

Пальцы, что называется веером, террор.

И это примеры для подражания? Скорее, истуканы для поклонения.

«Присягни, поклонись!» — «Да я, в сущности, никого не знаю. Из Пушкина помню одну «Пиковую даму», да и ту в переложении бр. Чайковских. Водку от Менделеева не пью. Сталин, сами же настаиваете, тиран». — «На колени, смерд!» — «А разве мы, того, не поднимаемся?»

Кстати, вы, может, не знаете, откуда взялся новомодный слоган «Россия, встающая с колен». Так вот, в первой половине 90-х один из основателей НБП Егор Летов сочинил и задорно спел в рамках альбома «Солнцеворот»:

Вижу, поднимается с колен моя Родина,
Вижу, как из пепла восстает моя Родина.
Разгибает спину мой былинный народ,
Раздвигает стены наша гневная мощь.
Солнышко зовет нас за собою в поход,

На гибельную стужу, на кромешную ночь.

Будьте покойны, отсюдова. Кто-то из теперешних политтехнологов был в 90-е молод, горяч, Летовым увлекался.

Коротко говоря, впереди на боевых конях солнечный бог Ярила да Александр Васильевич Суворов, не пропадем. Вот только… Вставать с колен или все-таки падать и бить авторитетному барину челом? Гражданское общество городского типа или же сословно-феодальное? Что-то я генеральную линию не просекаю. Небоскребы, небоскребы, ох.

Начитавшись социолога Александра Панарина, который наперекор тогдашним настроениям предрекал нашествие буржуазного гиперпатриотизма, я в середине 90-х раздумывал: ежели Панарин не врет, то именно эту песенку вскорости сделают гимном новой России. Недооценил пронырливость клана Михалковых, но Летова, получается, приобщили тоже. К общему делу.

Едва пропагандисты намекнули, что формула знаменитого писателя «сбережение народа» ляжет теперь в основание государственной политики, я тихо простонал, три дня пил ту самую сорокоградусную, от Менделеева: «Теперь-то барин задушит в объятиях!»

Все так и получилось.

Сберегательная формула чудовищна, ее мог придумать и вбросить только человек, страшно от пресловутого народа далекий. Не нужно нас «сберегать»! То, что боязливо сберегают, сгорает в первые же кризисные недели. Народ мечтает проживать свою судьбу. «Сама, сама, сама!» — командовал Михалков Гурченко в одном памятном эпизоде. «Жить своей жизнью» — гениальное название гениальной картины Годара. Так то во Франции. Так то Михалков ранний, не теперешний.

Вот здесь по секрету сообщается, что существуют «очень серьезные и отнюдь не либеральные политические элитные группы с корнями в советской высшей страте, для которых вообще ненавистно или по крайней мере совершенно чуждо развитие как таковое. Само слово «развитие» вызывает в этой среде глубочайшее психологическое отторжение». Не доверяя ни народу, ни прогрессу, эти поставили своей целью застой, консервацию и пресловутое сбережение. Читать всем! Я даже и не думал, что все настолько запущенно.

Говорят, в самом ближайшем будущем могут выпотрошить ленинский мавзолей, но что с того? «Ленин» — сменный блок, на его место баре легко подставят новое «имя России». Я-то знаю, универсальная формула засела в подкорке четверть века назад. Именно тогда я получил пятерку с плюсом, наизусть продекламировав звонкое «Лонжюмо» Андрея Вознесенского:

Движение из тьмы,
Как шорох кинолентин.
Скажите, Ленин, мы —
Каких Вы ждали, Ленин?
Скажите, Ленин,
В нас идея не ветшает?
И Ленин отвечает.
На все вопросы отвечает Ленин.

Белые баре, красные баре, серо-буро-малиновые — одно. «На все вопросы отвечает Пушкин», «На все вопросы отвечает Невский», «На все вопросы отвечает Авторитетный Пацан».

Скажите, Пушкин, мы —
Каких Вы ждали, Пушкин?
Зачем, Столыпин, нас
Так плохо сберегали?

Но Пушкин ждал по большей части музу, реже любовное приключение и очередного ребенка.

Но Столыпин не уберег даже самого себя.

Проблема одна. Вот уже сто лет страна не знает, как адаптировать к городской специфике гигантские массы крестьян. В первые послереволюционные годы эту проблему осознавали даже завзятые аутисты вроде Хармса. Припоминаем его классический текст «Случаи»: Орлов, Крылов, Спиридонов, дети и бабушка Спиридонова, Михайлов, Круглов и Перехрёстов терпят там немотивированные поражения. «Хорошие люди, а не умеют поставить себя на твердую ногу», — классно резюмирует автор.

Эстеты, которым нет числа, и посейчас думают, что Хармс — абсурдист. Но это не так. Хармс дает метафорический эквивалент того типа сознания, которое было порождено у нас недоброкачественным массовым обществом. Вот уже у крестьян послереволюционной поры народились дети, внуки, даже правнуки, но адаптации все равно не случилось. Адекватной образности нет, из поколения в поколение передается опыт социального поражения и сопутствующая поражению агрессия.

Верхи понятия не имеют о том, что происходит внизу. А происходит вот что. Народ не может привести в соответствие свой опыт и ту образную систему, которую то ли по недомыслию, а то ли из высокомерия транслируют-тиражируют грамотные. Пушкин, Менделеев и Столыпин — свидетельствую с низу, с самого социального дна, — не имеют к теперешней народной жизни никакого отношения. Так, кричалки, пыхтелки.

Было же сказано: «Пускай мертвые хоронят своих мертвецов». Пускай сегодняшние авторитеты клянутся в телестудии канала «Россия» именами авторитетов старинных, пускай. Мы будем всячески сторониться, будем искать адекватную нашему опыту образность где-нибудь в голливудском кинематографе; там, где хорошо, там, где честно.

Наша теперешняя социальная образность не произрастает из нашего внутреннего опыта, но заимствуется. При этом, и я уже устал об этом писать, заемными чужими образами манипулируют как вздумается, с наглецой, искажая базовые смыслы.

Вот пример предельного рода. Хороший писатель Достоевский, авторитетный? Достоевский прекрасен, и он авторитет без вопросов. Однако даже гений ограничен, ибо человек. Достоевский, положим, настаивал: героического Дон Кихота достаточно, чтобы оправдать грешное человечество. Так ли это? Отчасти так.

Однако, прежде чем поддакивать Федору Михайловичу, нужно осознать: Сервантес писал свой роман, угождая абсолютизму, издеваясь над феодальными баронами, которые готовы были вести бесконечные сражения и друг с другом, и с ветряными мельницами, обескровливая страну, разоряя народ. Нужно начинать с того, что Дон Кихот — своего рода полевой командир и только потом романтик без страха и упрека.

Не понимая исходного авторского посыла, нельзя оценить роман Сервантеса ни сердцем, ни умом; сужу по себе, исхожу из своего читательского опыта. Однако у нас на низовой на опыт принято плевать. Сервантес — авторитет по умолчанию. Именно поэтому он неинтересен массе ровно в той же степени, в какой, будем откровенны, неинтересен Пушкин.

В последней по времени телепередаче «Гордон Кихот» разоблачали Михаила Шуфутинского. Я отношусь к Шуфутинскому с пиететом. Не потому, что мне нравится его теперешний шансон, боже упаси. Но в конце 70-х, когда советская власть еще боролась за здоровый масскульт городского типа и с переменным успехом насаждала эстетику ВИА, этот человек слыл едва ли не лучшим аранжировщиком нашей эстрады. Его уникальные интонационные возможности очевидны даже в блатном репертуаре, в осмеянной «Наколочке», которая, кстати, вполне себе метафорична и хороша.

Всю передачу Шуфутинский смотрел грустными глазами, молчал. Но один раз его прорвало: «Могу продирижировать симфоническим оркестром, с листа и с ходу читаю любую партитуру!»

Верю, как же я ему верю. Только ничего этого не нужно. Город отменяется. Самодвижение жизни отменяется. Вместо Города будет Слобода. Ибо где Авторитеты, там непременная Слобода.

Сбрасывает цепи мой могучий народ,
В сердцах светло и жарко полыхает заря.
От нашего дыханья тает-плавится лед,
Под нашими ногами рассветает земля.

«Пьянки, гулянки, диско и фанки». У нас будет постмодернизм самого крутого замеса.