История купца Кузьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского, сплотивших русский народ в борьбе за сохранение культурной и национальной идентичности, — одна из самых красивых в отечественной истории. Представляя бородатого нижегородца Минина, кидающего на блюдо с пожертвованиями все свои сбережения, и его благочестивую супругу, первой снимающую дорогие украшения, трудно не испытать прилива национальной гордости — чувства в последнее время тем более ценного, что поводы для его возникновения встречаются все реже. В самом деле, снаряжая в 1612 году ополчение, его лидеры не только не были уверены в успехе, но даже не могли ясно сформулировать свои практические задачи — куда и зачем идти, кого бить, с кем искать союза. И тем не менее разнородное и разносословное ополчение, одушевленное не столько прагматическими соображениями, сколько общим чувством «так жить нельзя», огненной рекой смыло с русской земли духовную и ментальную скверну, которой, по мнению, в частности, директора Института российской истории РАН Андрея Сахарова, являлась Смута. Именно финальный аккорд этого очистительного процесса — захват силами ополченцев Китай-города, предшествовавший окончательному изгнанию польских интервентов из Москвы, — и отмечается 4 ноября под именем Дня всенародного примирения и согласия.

Картинка и в самом деле очень красивая, рассчитанная на эмоциональный отклик и вполне его достойная.

А теперь попробуем ненадолго отвлечься и взглянуть на этот сюжет с другой стороны. Оставим в стороне не лишенные убедительности рассуждения о том, что, возможно, другой сценарий выхода из Смутного времени в конечном итоге привел бы Россию в лучшую точку, нежели та, в которой она оказалась благодаря героическим действиям Минина и Пожарского. Просто вспомним, что история о победоносном народном воинстве, уничтожающем Смуту и изгоняющем польских захватчиков, как и большинство подобных историй, хотя и имеет в своем основании реальную фактуру, все же представляет собой искусственный идеологический конструкт, придуманный известно когда и известно с какой целью.

Первым автором легенды о Дмитрии Пожарском стал великий российский историограф Николай Карамзин — именно он отвел князю особую роль в истории Смуты, выделив его среди прочих вождей народного ополчения за безупречную с тогдашней точки зрения репутацию. Прочие военные руководители ополченцев — князь Дмитрий Трубецкой и Прокопий Ляпунов — как фигуры амбивалентные (служили Лжедмитрию II, якшались с поляками, после притязали на царский престол) были отодвинуты на задний план. Карамзин же возвысил и Кузьму Минина — героя заведомо второго плана, выполнявшего в ополчении функцию казначея и отстоявшего очень далеко от реального центра принятия решений. Минин был необходим для того, чтобы показать: в возведении на престол дома Романовых самое деятельное участие принимали и представители третьего сословия. После 1812 года созданная Карамзиным версия получила мощное эмоциональное подкрепление за счет роста патриотических настроений в обществе (кульминацией этого процесса стало установление известного памятника на Красной площади) и окончательно забронзовела в 1890 году в краеугольном труде крупнейшего отечественного историка Сергея Федоровича Платонова «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв.». Еще раз оговоримся: эта версия не была ложной, отнюдь, — она просто была тенденциозной. Предложенная Карамзиным — Платоновым трактовка сакрализовала приход к власти династии Романовых, с одной стороны, а с другой — легализовала гегемонию Российской империи над Польшей, придавая ей черты справедливого возмездия. Кстати, дополняла ее другая, не менее известная, но куда менее достоверная история про крестьянина Ивана Сусанина, якобы спасшего Михаила Романова от покушавшихся на его жизнь польских захватчиков.

Формирование исторических мифов — дело вполне естественное и благое. Равно, кстати, как и приписывание нашим предкам современных взглядов и ценностей (таких понятий, как «национальная и культурная идентичность» ни в такой формулировке, ни в какой-либо другой в XVII веке попросту не существовало, поэтому приписывать Минину и Пожарскому борьбу за их сохранение по меньшей мере наивно). В самом деле, гордятся же англичане своим знаменитым земляком королем Артуром, собирателем английских земель и хранителем истинно британских ценностей, невзирая на всю историческую недостоверность этого монарха. Так почему бы нам не испытывать гордости за то, что 4 ноября (или 21 октября по старому стилю) Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский молодецким ударом выбили вконец оголодавших и морально разложившихся поляков из Китай-города, сохранив тем самым русскую культуру и государственность?

Гордиться этим, спору нет, можно и даже полезно. Другое дело, что, принимая на себя обязательства рукоплескать изгнанию интервентов, мы фактически встаем на путь гальванизации проблем, давным-давно успешно пережитых и разрешенных. На протяжении всего XIX века, когда формировался этот исторический миф, отношения с Польшей оставались темой исключительно значимой и болезненной, поэтому каждое напоминание о пережитом поляками в 1612 году изгнании было неизменно уместным и поучительным. Сегодня политические реалии иные, и, хотя отношения России с Польшей трудно назвать безоблачными, санкционированная государством всенародная радость по поводу давнишней победы приобретает совершенно излишнюю мрачноватую многозначительность. Это примерно так, как если бы французы до сих пор ежегодно отмечали свой государственный праздник, скажем, в день победы над англичанами при Креси в 1346 году, с особым выражением поглядывая при этом через Ла-Манш. А что, тоже славная дата, между прочим.