Одно из событий прошедшей ярмарки non/fiction-2008 — вручение премии «Общественная мысль», учрежденной Институтом общественного проектирования. Первая премия была вручена Святославу Каспэ за книгу «Центры и иерархии: пространственные метафоры власти и западная политическая форма». Две вторых — Юрию Шевцову (за книгу «Новая идеология: голодомор») и Сергею Нефедову (за обширную монографию «Война и общество. Факторный анализ исторического процесса. История Востока»). Были вручены также третьи премии и дипломы разного статуса. В документах озвучены две цели премии: «во-первых, способствовать влиянию научной литературы на политический дискурс, и, во-вторых, оказывать поддержку как общественную, так и финансовую созданию трудов по политологии, социологии, истории и другим общественно-научным дисциплинам». Одна цель, таким образом, сугубо прагматическая, вторая — неясная (благотворительность?).

По факту награждения, однако, можно попробовать реконструировать содержательную логику премии. Она, на мой взгляд, включала в себя два момента: сильное государство/империя и модернизация. Основная интрига выбора призеров состояла в том, что два этих понятия с трудом совмещаются в таком объекте, как «Россия». Некоторые авторы не скрывали своего удивления тем, что удостоились премии. Так, работа С. Каспэ посвящена отнюдь не России. Зато она содержит размышления о «природе мощи имперского центра», причем такого рода, что без труда наводит на мысль изготовить аналогичное снадобье уже в домашних условиях. Удивился и Виктор Мартьянов, которому вручали диплом за книгу «Метаморфозы российского модерна»: российская модернизация оценивается у него местами весьма критически. Всё это, однако, легко складывается в единую мозаику, если посмотреть на эти работы с точки зрения прагматичного алхимика, изготавливающего рецепт сильного, но при этом модернизированного государства. Поскольку же модернизация и урбанизация — понятия, тесно связанные, то награждение ряда работ, посвященных городу, также не было неожиданностью.

Можно и, наверное, нужно и далее анатомировать механизм работы данной конкретной премии. Но здесь мы хотели бы поговорить о другом: какая потребность вообще стоит за премиями в области гуманитарной литературы? С каким мерилом можно подходить к оценке той или иной премии? «Общественная мысль» — это всего лишь одно из нововведений такого рода. В начале октября состоялось первое вручение еще одной крупной премии — «Книга года» — по философско-гуманитарной мысли. Главная премия в номинации «Книга года» была посмертно присуждена Владимиру Вениаминовичу Бибихину, а премия в номинации «Вклад в науку» — Пиаме Павловне Гайденко. Это, кстати, не первая премия по философии: с 2002 года в Петербурге вручается премия Санкт-Петербургского философского общества «Вторая навигация». Правда, это очень локальная премия — она выдается лишь авторам из Петербурга и Ленинградской области. Из чего, кстати, можно заключить, что кроме особой «русской философии» есть еще и особая «философия Петербурга и Ленинградской области». Но с точки зрения краевого, местного сообщества интеллигенции, инициатива, конечно, прекрасная именно своей местечковостью.

Любая премия — это институт признания. Появление новых заметных премий в области гуманитарных наук в России свидетельствует о том, что есть потребность в создании новых институтов такого рода. Это симптом дефицита, но дефицита чего? Чтобы в нем разобраться, надо обратиться к нашему советскому прошлому. В позднесоветском обществе существовало два альтернативных механизма признания гуманитариев, каждый из которых прекрасно работал. Первый — официальное признание, выражавшееся в разного рода бонусах, которые получали лояльные мыслители в ходе своей карьеры, завершающейся, скажем, званием академика. Второй механизм был альтернативен — это разного рода критические мыслители, которые не получали особых бонусов от советской власти, зато пользовались необычайной популярностью у советской интеллигенции (феномен М. Мамардашвили). В общем-то яркие фигуры были распределены поровну (нелепо отрицать, что советская власть всегда имела тяготение к фрикам), однако линия размежевания проходила по линии «лояльность — нелояльность». Когда советская власть исчезла, на очень краткий промежуток времени казалось, что критическая линия, выйдя из полуподполья, породит наконец великую философскую и обществоведческую мысль. Одно время аудитории были забиты слушателями; из эмиграции потянулись обратно критические кумиры…

Но ничего, ровным счетом ничего не произошло. Интерес у широких слоев населения к критическому мышлению быстро угас. Перестал работать и официальный механизм признания, люди стали разбегаться — кто из науки, кто за границу. Но самое разочаровывающее — не произошло никакого научного бума, оказалось, что в плоскости исследований наши обществоведы неконкурентоспособны. Те, кто продолжал интересоваться гуманитарной наукой, погрузились в чтение переводов. Оказалось, что всё «интеллектуальное» напряжение держалось исключительно на идеологическом стержне. Это не означало, что в СССР не было гуманитарной науки высокого уровня, но она возникала в каком-то очень узком слое на границе сугубо идеологического столкновения двух механизмов признания, ни один из которых не имел в виду научную составляющую. Забавно, но Андрей Кураев не так давно заметил, что если и преподавать в школе основы православной культуры, то сейчас для этого в России нет багажа знаний, за исключением того, что был создан в советский период (усилиями таких людей, как Аверинцев, Лотман и др.).

Возможно, кто-то удивится: разве у нас нет механизма признания сугубо научных заслуг? А как же научные степени? Как же признание коллег? К сожалению, все эти механизмы колонизированы совсем другими логиками — административными (начальник всегда самый крупный ученый), статусными (крупные чиновники и политики у нас все сплошь великие мыслители и авторы множества сочинений), патрон-клиентельными, сугубо рыночными (индустрия фактической купли-продажи диссертаций). И похоже, эту систему невозможно изменить изнутри. Прискорбно, но научное сообщество у нас не способно консолидированно занять позицию даже по плагиату. Тогда о каких других нормах может у нас идти речь? Нужны новые институты признания, позволяющие судить «по гамбургскому счету», отвлекаясь от статусов, внутреннего торга, институциональной и корпоративной лояльности. Появился, например, журнал рецензий «Пушкин», но я только и слышу от людей, обычно защищенных от всякой критики клиентельной и административной лояльностью, о том, что критические рецензии там написаны «по заказу». То есть гуманитарное сообщество у нас не способно воспринимать критику — во всякой критике видится идеологический заказ.

Зададимся, однако, вопросом, в какой логике признания работают новые премии? На мой взгляд, ясной позиции, свидетельствующей о поощрении гуманитарной науки, пока не озвучено. Если судить по «Общественной мысли», речь идет о стремлении отстроить систему идеологического и прагматического, а не рационально-научного признания обществоведческих трудов. Что ж, тогда больше премий, хороших и разных.