Главным событием декабря планирует быть шубертовский абонемент из четырех концертов. Геннадий Рождественский дирижирует увертюрами и мессами вместе с Симфонической капеллой России и массой приглашенных исполнителей.

Первый концерт цикла, состоявшийся на этой неделе, показал, что маэстро и его подопечные в замечательной форме и способны к самым что ни на есть изысканным приношениям.

«Венок Шуберту» окружен другими концертами недели, которые язык не поворачивается назвать рядовыми.

Германия земная и небесная

Для первого концерта шубертовского цикла Геннадий Рождественский выбрал две мессы. Начали с «Немецкой», для которой, как выразился дирижер, склонный к вступительным лекциям и сделавший их чертой своего фирменного стиля, «Шуберт забыл написать партию струнных».

Действительно, из всех смычковых на сцене — лишь контрабас. Зато к смешанному хору добавляются духовые, литавры и орган.

Шуберт без струнных — это странно: именно они обеспечивают звучанию наипервейшего романтика струение и дымку, тающую в вышине. Именно они создают ощущение оторванности от земли и зависание в воздухе.

Вскрытие приема изумило: если верить «Немецкой мессе», немцы крайне сентиментальные и пафосные гуманисты меланхолического свойства. Вышло весьма политкорректное высказывание в духе бетховенской «Оды к радости». Хоть сейчас гимном Евросоюзу.

После перерыва давали Мессу № 1, в которой всё — неземные мелодии Шуберта, умудренность Рождественского, мастерство хора и солистов — соединилось и сплавилось в хрустальную сферу, умозрительно переливающиеся бока которой зависли над зрительным залом.

И так, как дождь стекает по оконному стеклу вниз, так музыкальная молитва заструилась со сцены куда-то вверх, обогревая грешный город, в котором уже с утра установилась теплая погода.

Русь земная и небесная

А за день до этого на этой же сцене исполняли «русские мессы» — две Литургии св. Иоанна Златоуста, сначала Чайковского, а затем Рахманинова.

Борис Тевлин и Камерный хор Московской консерватории посвятили концерт памяти Виктора Попова, к портрету которого складывали все подаренные цветы.

Сочинение Чайковского, сквозь религиозные порывы которого отчетливо проступали мелодраматические очертания оперного опыта, звучало нервно и экстатично, крайне «вертикально».

Литургия Рахманинова, вполне в духе стиля композитора, оказалась «горизонтальной», успокоенной и умиротворенной, медитативной и медоточивой, погружающей в сладостный транс.

Тактичное руководство Бориса Тевлина, собранный одухотворенный хор, точечные вкрапления солистов (Светлана Белоконь из Большого) развернули размышление о России, земной и небесной.

Сочинения Чайковского, оглядывающегося на европейскую традицию духовных песнопений, и Рахманинова, окликающего российский опыт, соотносились как два вида горения. Как огонь и пламя. Как страсть и трепет.

2 х 2 = 5

«Шанхайский квартет», несмотря на название, приехал из Америки. Техничные виртуозы (Вэйган Ли, Ивэнь Цзан, Хунган Ли и Николас Цаварас) показали в Малом зале консерватории разницу подходов условной европейской и условной азиатской школ исполнения.

«Азиаты» играют технично и отстраненно, «европейцы» — более чувственно и «влажно», «со слезой», что вполне соответствует традициям исполнения романтической музыки.

Показательно, что расклад на школы выпал на распределение обязанностей внутри квартета, где китайцы играют на скрипках и альте и только Николас Цаварас — на виолончели.

Именно поэтому первый номер программы — си-бемоль-мажорный квартет Бетховена — прозвучал как противопоставление скрипок виолончели. Первые играли собранно и деловито, а томно вступавшая виолончель торчала из этого исполнительского хай-тека приставным костылем.

Слияние произошло уже во втором номере программы, когда «шанхайцы» сыграли фа-мажорный квартет Равеля. Программка, утверждающая, что «особое внимание участники уделяют исполнению современной музыки», оказалась права.

И хотя музыка Равеля относительно современна, здесь, на своей привычной территории неровно исходящего оттенками модерна, музыканты чувствовали себя уверенно и спокойно. Не только играя, но и интерпретируя.

Однако подлинный смысл всему происходящему привнес пианист Тигран Алиханов, после антракта присоединившийся к квартету для исполнения шумановского ми-бемоль-мажорного квинтета.

Густая, пастозная фортепианная живопись русской школы соединилась с задушевностью виолончели, на которую накладывались четкие и конкретные мазки двух скрипачей и альта.

Правильное сложение обернулось удвоением и позволило концерту состояться, а послевкусию успокоиться в сладостной дреме.