В конце декабря в Петербурге наградят чем бог пошлет (яблоком, стопкой, рублем) очередных лауреатов премии имени Андрея Белого, существующей вроде бы ровно 30 лет (правда, с перерывами). Имена победителей, впрочем, уже объявлены.

Прозаик Борис Останин в очередной раз по-приятельски уговорит прозаика Сергея Коровина купить выпить-закусить подешевле (Коровин это умеет, хотя очень не любит).

Лауреат Александр Секацкий напьется мрачно, лауреат Александр Лавров — весело, остальные — до положения риз.

Или, проще говоря, в зюзю.

Всё будет как всегда.

Меж тем два лауреата прошлых лет — Вячеслав Курицын и Дмитрий Кузьмин (последний также является членом оргкомитета и жюри премии) — вступили в письменную тяжбу о судьбах «Белочки» и особо о ее нынешнем состоянии: Курицын «напал», Кузьмин — «дал отпор».

Прав — причем по всем пунктам — Кузьмин.

Сразу видно умного человека.

Курицын пишет (в журнале «Прочтение», шеф-редактором которого служит) о том, что премия с некоторых пор пришла в упадок, причем не в последнюю очередь потому, что изменила собственной идеологии и, не побоюсь этого выражения, своим идеалам.

Неверно и то и другое.

(Сегодняшний) упадок предполагает и некий (отнесенный в легендарное прошлое) расцвет. Какового, однако же, просто не было.

А что было?

В 1997 году премия «легла» под «НЛО». Так считается. Потому что на самом-то деле скорее «НЛО» на нее, лежачую, «село».

В чем, разумеется, не было и не могло быть ничего предосудительного: дело происходило по обоюдному согласию, а участие «НЛО» в премиальных делах означало прежде всего привлечение незаурядных организаторских способностей Ирины Прохоровой и, разумеется, принадлежащего ей организационного ресурса.

Что, конечно же, следовало только приветствовать.

А потом «НЛО» с премии «слезло». Тогда как сама премия осталась во всегдашнем (отдельно напоминаю Курицыну) лежачем положении.

То есть лежачее положение для премии Андрея Белого — норма. А участие «НЛО» — исключение.

Рассуждая в модных параэкономических категориях, пузырь сдулся. А именно после сдутия пузыря и наступает — не правда ли? — нормальная жизнь. Наступает, а вернее, восстанавливается.

Неправ Курицын (и прав Кузьмин) и в том, что премия якобы изменила своим (инновационным) идеалам.

Потому что никаких инноваций, никакой «актуальности», никакого постмодернизма в анамнезе премии не просматривается.

Затевали ее в Питере (как и всю «вторую литературную действительность» в целом) как некий «потешный полк», которому предстояло впоследствии устроить утро стрелецкой казни приверженцам Софьи Власьевны, то есть официально признанным в советское время писателям.

Виктор Кривулин в роли Петра, Аркадий Драгомощенко — в роли Меншикова; примерно так, только без малейшего намека на гомоэротику.

Гомоэротика пришла в премию имени Андрея Белого и начала задавать в ней тон лишь в последнее десятилетие — и разве что эту переориентацию можно было бы с известной натяжкой признать изменой былым идеалам.

Хор мальчиков, исполняющий песню «У елочки».

Но Курицын, насколько я понял, говорит о другом.

В анамнезе премии есть еще одно немаловажное обстоятельство: затеяли ее люди, литературно не талантливые. Не то чтобы совершенно бездарные, но, грубо говоря, скорее посредственные. Из тех, что борозду не испортят, но и вспашут неглубоко.

И прежде чем нападать на Кузьмина, Курицыну следовало бы учесть, что эта традиция (а она, возможно, самая главная) свято сохраняется до сих пор.

Не зря же практически все члены жюри «Белочки» за все годы ухитрились выдать друг дружке (а значит, и самим себе) по премии. Они знали: себя не похвалишь — и никто тебя не похвалит. В их (коллективно-поступательном) случае это было непоправимо верно.

Эта общая аура посредственности (разумеется, не на всех лауреатов и финалистов распространяющаяся) привела к такому любопытному феномену, как полное исключение понятия «талант» (со всеми синонимами и производными) из словаря премии.

Потому что, отказывая другим в таланте (или, вернее, отказываясь рассуждать в категориях «талантливого» и «бездарного»), ты («ты» в данном случае — член жюри «Белочки») собственную посредственность не то чтобы нивелируешь, но хотя бы не так выпячиваешь.

«За внедрение визуализации в синтаксис» (формулировка годичной давности) премию присудить могут. «За талантливые стихи» — никогда. Разговор о таланте, убеждены кураторы «Белочки», — это моветон.

Но убеждены они в этом поневоле.

Показателен пример с нынешним присуждением премии за однотомник Пауля Целана. Кто-нибудь сказал о том, что премированы талантливые переводы? Хорошие переводы? Адекватные переводы?

Нет, ни слова.

Да они и не талантливые, они и не хорошие, они и не адекватные.

Ну а что же вы тогда отметили премией?

Сами не знают.

А переводы-то хоть читали?

Тоже вряд ли.

Да и зачем их, если не отличаешь талантливое от бездарного, читать?

И более-менее так с этой премией дело обстояло всегда. Скорее более, чем менее.

Однако, когда Софья Власьевна приказала долго жить, заматеревшие на казенных харчах стрельцы из Союза писателей шутя разгромили «потешный полк» литературного андеграунда. Смены элит не произошло. В лучшем случае кое-кого из «подпольщиков» — строго поодиночке — включили в староновую элиту, да и то на третьих ролях.

«Букер», «Антибукер», «Григорьевка» — так это выглядело на премиальном поле.

— А как же «Белочка»?

— А в гробу видали мы вашу «Белочку»!

А в «Белочке» тихо восторжествовала установка на «актуальность»: мы не талантливы, но мы и не утверждаем, что мы талантливы, мы вообще отказываемся рассуждать в таких терминах, — мы актуальны!

А будучи актуальны, постараемся подчинить себе всё неактуальное…

Как говорится, не догоним, так хоть согреемся!

Итак, установка на захват «литературной власти» — это раз. Личная литературная посредственность потенциальных «захватчиков» — это два. Отказ от разговора о чужом таланте, чтобы избежать честной оценки собственного творчества (и своей роли в литературе), — это три.

Вот три кита, на которых стоит «Белочка».

В 1978 году. В 1998-м. В 2008-м.

Совершенно прав Дмитрий Кузьмин (и абсолютно неправ Вячеслав Курицын) — принципиальной разницы от десятилетия к десятилетию (и из года в год) не просматривается!

Оно, конечно, Курицын пишет талантливо, а Кузьмин — нет; но ведь это, как мы уже поняли, не имеет значения.