Современное государство представляет собой единство локальной территории и порядка. Есть также локальные территории, на которых порядок отсутствует, — таковы «неудавшиеся государства», которые возникли преимущественно путем деколонизации прежних имперских пространств.
В современном мире они существуют постольку, поскольку сейчас не ведется откровенных захватнических войн: более сильные соседи не завоевывают слабых — не факт, кстати, что это хорошо.
Европейская модель государства предполагает, что порядок воплощен в правовой системе. Эта правовая система регулирует не только отдельные сегменты жизни (законы существовали во всех цивилизациях), но политическую систему в целом. Такой фундаментальный правовой институт принято называть конституцией.
Конституционный порядок исторически утверждался в борьбе с монархическим политическим строем. «Старый порядок» на двух опорах — традиции и религии, поддерживавших мирное воспроизводство социума и структуры власти. Традиция и религия перестают выполнять эту функцию, когда рождается «современное общество» — сложнейший комплекс изменений, который в социальной теории принято называть модерном. Там, где на смену этим двум опорам не приходит вовремя публично-правовая конституционная система, социальный порядок грозит подвергнуться катастрофическому обрушению. Который и произошел в России в 1917 году. Современные традиционалисты разного толка на самом деле просто не имеют исторической памяти — или давно принесли ее в жертву эстетическому популизму.
Марксистская теория связывает смену одно порядка другим с развитием капитализма и появлением класса буржуазии — главного проводника идеи верховенства формального права и свобод над традиционными механизмами воспроизводства порядка. Капитализм, безусловно, важнейший элемент процесса модернизации. Но это все-таки лишь момент процесса «модернизации», который можно трактовать намного шире — как трансформацию социокультурной реальности, в ходе которой возникают также и условия возможности для капитализма. Один из вариантов такой трактовки — известный тезис Макса Вебера о рождении «духа капитализма» из определенного типа религиозного миропонимания — протестантской этики.
В пользу такой более широкой трактовки свидетельствует и уникальный исторический пример Древней Греции, где традиция и религия также были поколеблены. Вопиющее проявление этого кризиса — вопрос Сократа «Что такое добродетель?». Такой вопрос не может возникнуть в обществе, где традиционные институты воспроизводства порядка работают нормально, — тогда ответ на него очевиден для всякого человека. Греческий гений ответил на этот кризис философской программой «пайдейи» — воспитания добродетельного человека. Это программа воспроизводства порядка посредством воспитания индивидов была воспринята также и модерном, дав название эпохе Просвещения. В дореволюционной России, где конституционно-правовая программа не была реализована, идея преобразования общества посредством воспитания индивидов имела колоссальную популярность. Неслучайно педагогике уделяет столько внимания такой радикальный русский мыслитель, как Лев Толстой. К сожалению, без адекватной институционально-правовой поддержки эта программа в современных условиях не достигла своих целей.
Когда процесс распада традиционного порядка в Новое время стал очевиден, свидетели этого процесса — прежде всего Томас Гоббс и Джон Локк — сформулировали основной вопрос современной социально-политической теории (впоследствии ставший основным вопросом науки социологии): как возможен социальный порядок? Отправной точкой рефлексии для них служил опыт гражданской войны, которая, будучи продумана до конца, получила название «естественного состояния» — войны всех против всех (bellum omnia contra omnes). Проблема теперь формулировалась таким образом: на каких основаниях можно перейти от этого «естественного состояния» к социальному порядку в условиях, когда никакие традиционные механизмы его установления (включая религию) больше не работают. И мы не можем эффективно апеллировать ни к одному из этих институтов, а только к индивиду и его «разуму». В качестве инструмента, позволявшего убедить индивида принять на себя определенные ограничения, способные гарантировать прекращение «войны всех против всех», использовалась концепция «общественного договора». Он мог трактоваться — для большей риторической убедительности — как некое историческое событие в прошлом, но в действительности всегда представлял собой исключительно мыслительный эксперимент.
Смысл этого эксперимента состоял в следующем: могу ли я согласиться с теми условиями, которые мне публично предложены в качестве правил мирного совместного существования? Такой эксперимент может проделать каждый дееспособный индивид, и его самостоятельное суждение по этому вопросу и является одобрением (или отвержением) общественного договора. Если, конечно, его вообще волнуют подобные вопросы. Общественный договор, таким образом, не заключается какими-то группами, «элитами», организациями, юридическими лицами и отдельными группами лиц (в новейшей российской истории мы имеем, кстати, смехотворные примеры попыток в буквальном смысле подписать социальный контракт).
Итогом исторического развития общественного договора является основной закон, или конституция, — публичная правовая формулировка устоев мирной упорядоченной жизни, реализация которых возможна (по крайней мере в настоящее время) только в локальной форме — в форме государства. Разумеется, конституция далеко не для всех существующих в настоящее время обществ является ключевой общественно-политической формой общественного договора — история всё же не может быть подменена сугубо рациональным «социальным контрактом», как это мыслилось великим философам Нового времени. Но в силу того что наша история, возможно, более всех других оказалась перемолота мясорубкой социалистического эксперимента, именно конституция остается единственной несущей конструкцией современной социально-политической системы России — других устойчивых институтов порядка у нас, к сожалению, уже или пока нет.
Не менее прискорбно и то, что наше отношение к конституции также определено драматическим советским прошлым. Конституция в России появилась только в советское время. И советские конституции все сплошь были прекрасными. Но они слишком расходились с реальностью. Излюбленная формула Д. Медведева о «правовом нигилизме» имеет дореволюционное происхождение. Но, полагаю, современное содержание этой проблемы генетически определено советским прошлым — советская конституция была общественным договором, который не выполнялся (хотя в позднесоветский период именно советская конституция была одной из немногих инстанций, к которой всё же могли апеллировать диссиденты). Советская система ответственна за беспрецедентное коррумпирование правового сознания — это на самом деле цивилизационная катастрофа, на преодоление которой требуется очень много времени и усилий. Воровской закон с его «понятиями» оказался институтом, которому доверяли больше, чем писаному публичному праву. Основные проблемы нашей общественной жизни, начиная с коррупции, проистекают именно из этого несоблюдения декларируемых публично обязательств.
В этой связи есть две основные проблемы: содержание публичного общественного договора и его выполнение. Касаться здесь первого вопроса я не буду, скажу только, что лично меня он удовлетворяет, хотя не все формулировки я считаю удачными — некоторые действительно следовало бы более точно «перевести» на русский язык. Но для этого есть, опять же, конституционные процедуры. Является ли драматичным изменение сроков полномочий основных органов власти? По своей формально-конституционной, правовой сущности — нет. Формально я не вижу разницы между четырьмя и шестью годами. Приходится, правда, сожалеть, что ни первая, ни вторая цифра не были толком аргументированы. Но пока у нас, мне кажется, нет разумных оснований не доверять заверениям инициатора изменений в том, что основное содержание конституции не будет затронуто (в противном случае ответ на этот вопрос был бы иным). Но правовой нигилизм обнаруживается в том, что мы не мыслим правовым образом — мы думаем об этом лишь в привязке к конкретным людям, к «личностям». В этом смысле мы никуда пока особо не ушли от культа личности — как в позитивном, так и негативном смысле.
Основной проблемой, на мой взгляд, является вторая: выполняются ли условия общественного договора, зафиксированного в нашей конституции? Потому что если эти условия не выполняются, то это далеко не просто нарушение отдельных прав и свобод. Это продолжение разложения правового сознания, культивирование того самого правового нигилизма. Никакого уважения к отдельным частям права не может быть в обществе, в котором не соблюдаются основные положения общественного договора.
Конституция должна действовать — вот основная социально-политическая максима нашего времени.
