Герои трех ожидаемых российских художественных фильмов 2008 года — «Морфий» Алексея Балабанова, «Бумажный солдат» Алексея Германа-младшего и «Пленный» Алексея Учителя — аутсайдеры. Их настигает сшибка с такой реальностью, которая напрочь разрушит сознание и привычные представления о мире.

Солдат бумажный, беречь от огня

Будь этот фильм снят не так завораживающе, смотреть его было бы скучно. Отчаянно рефлексирующий герой «Бумажного солдата» словно бы вышел из слежавшихся кинопленок до боли знакомых нам фильмов о моральной ответственности советской интеллигенции и «новых лишних людях», будь то «Девять дней одного года» или «Полеты во сне и наяву».

Доктор Покровский, врач в команде, готовящей первых космонавтов, мечется между своими женщинами, то и дело рассуждает с друзьями под водочку о миссии интеллигенции в русской истории и не может найти какого-то внутреннего оправдания делу, которому он служит.

Дело, кстати, показано сугубо буднично, без пафоса – прививки, обследования и физкультурные мероприятия.

Фильм пытается воспроизвести «живую жизнь», и эта попытка проседает с первых же кадров. Случайные реплики, какое-то постоянное копошение персонажей, звуковой ряд разной громкости и четкости отнюдь не создают впечатление подлинности, скорее, раздражают.

Режиссер, впрочем, тоже время от времени дистанцируется от выбранного им способа подачи – герои демонстративно рассматривают зрителей в бинокль, то и дело обращаются к камере (крупный план) с каким-нибудь бессмысленным вопросом или замечанием. Да и «штампы времени» вроде Хэма с трубкой на стене или куплетов Окуджавы выглядят ироническим декором.

Фильм начинается с тех же кадров, что и первая лента Германа-младшего «Последний поезд»: доктор сидит в машине. Там был аккуратный немец, тут — раздерганный русский интеллигент.

Характерологические особенности роли не играют — и тот, и другой обречены. Там был интеллигент на войне, тут интеллигент воюет с самим собой чуть ли не с рождения до самой смерти.

Сходство Мераба Нинидзе, играющего доктора Покровского, с Аль Пачино лишь подчеркивает — по контрасту — его абсолютную социальную и личную недееспособность.

Герой не может принять ни реальность, в которой он существует, ни себя в этой реальности. Выбрать другую систему координат он не может и ему остается только погибнуть.

Его подопечный полетел в космос, сам он не выдержал бремени обыденности, давившей годами, но вдруг сконцентрировавшейся в одночасье смертельным ударом в сердце.

Пленных не брать?

Герой фильма Алексея Учителя — солдат Рубахин, не предполагал, какой вызов будет брошен ему на чеченской войне.

Сама война, разумеется, предполагает массу экстраординарных ситуаций, но то, с чем пришлось столкнуться Рубахину, не было учтено даже в примерно известном их перечне.

Впрочем, режиссер намеренно не заострял — или даже приглушал — эротическую линию, прописанную в тексте Маканина, поэтому оставим за скобками литературную основу фильма — рассказ «Кавказский пленный» — и обратимся к сугубо киношному ряду.

Юрий Кублановский как-то позволил себе дикое по теперешним временам сравнение в стихотворении, посвященном политзэку Олексе Тихому. Тот снится поэту в спокойной и дружелюбной обстановке, хотя стихотворец и знает, что диссидент находится в зоне: «Словно вкруг тебя не чеченский рай».

Невероятной красоты пейзажи, само собой, оттеняют ужас, который приходится испытать главному герою. Сначала тот, который растет изнутри, — осознание его чувства к пленному, потом ужас, который диктуется внешними обстоятельствами — необходимость убийства своими руками, в буквальном смысле, Джамала.

Этот кошмар усугубляется внешней бесстрастностью героя и до и после этого эпизода. Мир фатально изменился — и как теперь в нем жить по-прежнему?

Поскольку фильм следует за литературным первоисточником, знакомые с рассказом как бы смотрят его визуальный аналог, понимая, что в данный момент происходит с героем. Не читавшие текста видят лишь вершину айсберга.

Как и «Прогулка», этот фильм Учителя построен на движении. Вместо питерских туристических слайдов — леса и горы Чечни. Вместо лоботрясов — военные.

Но и те и другие за очень короткий период проходят через катарсис, который, увы, не несет очищения.

Сколько ангелов умещаются на конце иглы?

Этим вопросом задавались средневековые схоласты. XX век дал однозначный ответ: «Смотря что находится в шприце».

Доктор Поляков, герой фильма Алексея Балабанова «Морфий», снятого по мотивам известного цикла Михаила Булгакова о сельском враче, дважды аутсайдер. Во-первых, в буквальном смысле.

Он живет в глубинке, надежно защищенной от революционных бурь, и вполне по-чеховски занимается своими «малыми делами», столь полезными простому народу.

Но в тихом омуте водятся черти. Его приезд в село сыгран чуть ли не как прибытие в средневековый замок (кстати, начало фильма наверняка напомнит ранний фильм Балабанова по одноименному роману Франца Кафки).

Инфернальная атмосфера вскоре разряжается будничными делами, для того чтобы с новой силой вспыхнуть уже во внутренней сфере.

Вторая ипостась аутсайдерства Полякова — его развивающийся на протяжении фильма морфинизм. Опиаты фатально погружают человека вглубь себя, отгораживая его от остального мира с его бедами и радостями.

Это страшная пародия на исследование внутренних глубин, к которым десятилетиями стремилась русская классическая литература. Революция, традиционно предпочитающая стимуляторы, вроде кокаина, чужда пленникам препаратов группы опия, к которым относится морфий.

Социальные бури не касаются человека, ушедшего в частную жизнь, которая, увы, ограничена пределами его физического тела.

Блестяще стилизованный фильм, тщательно подобранный антураж, приглушенный цвет и изысканный саундтрек погружают зрителей в странный и жуткий мир полного и окончательного поражения русского интеллигента перед лицом уже не внешней угрозы, а сугубо внутренних пространств.

Освоить их самостоятельно человек не в силах, а проводника он выбрал опасного и алчного — из слуги морфий становится безраздельным хозяином уже не только тела, но и души.

Характерно, что российский независимый кинематограф выбирает именно таких героев. Позитив почти целиком перекочевал в так называемое жанровое кино, и это, несомненно, знак времени.