Строго говоря, «Улисс» в «Мастерской Фоменко» — не первая попытка освоения глыбы модернистской прозы в современной театральной истории Москвы. Сравнительно недавно, несколько лет назад, в «Школе драматического искусства» состоялась акция, в ходе которой роман Джойса был прочитан «в режиме реального времени». То есть с соблюдением его собственной внутренней хронологии, причем исполнители и публика перемещались в пространстве театра вместе с персонажами книги. Впрочем, «Улисс» Евгения Каменьковича — не «акция» и не «проект», это драматический спектакль, инсценировка в достаточно традиционном смысле этого слова.

Улисс нам не чужой

Работая над постановкой «Анны Карениной», отец-основатель МХАТа В. Немирович-Данченко еще более 70 лет назад отметил, что в инсценировке самое главное — предоставить актерам достойный материал для создания роли. Если это удается, то зритель поймет, адекватно оценит и отсутствие знакомых сцен из прозаического первоисточника, и сокращение числа действующих лиц, и некоторое спрямление сюжета.

Евгений Каменькович, вероятно, сознательно идет путем, указанным классиками, разумеется, продвигаясь при этом дальше. В этой инсценировке есть что играть не только исполнителям трех главных ролей.

Однако есть принципиальная разница между инсценировками реалистического романа, о которых вел речь Немирович-Данченко, и романа модернистского.

В предыдущей значительной постановке Каменьковича «Самое важное» по роману Михаила Шишкина (между этими работами у него были и другие премьеры, в частности в МХТ, но менее фундаментальные) внешний сюжет и глубинные подтексты не отменяли, а дополняли друг друга, броские визуальные решения прорастали многослойными культурологическими аллюзиями.

Теперь же в «Улиссе» чрезмерное увлечение повествовательной стороной первоисточника явно идет в ущерб смысловой многослойности литературной основы.

Не целиком, конечно, но в значительной степени постановка, и в особенности первое действие, сводится к краткому изложению событий, пересыпанному выдернутым из текста набором афористичных фраз и бытовых анекдотов.

Вроде того, что два выпивохи приняли статую Христа на кладбище за надгробный памятник своему приятелю и возмутились отсутствием портретного сходства.

Едва ли не к салонной трагикомедии в духе Оскара Уайльда, имя которого как «культового» (сказали бы сейчас) ирландского писателя рубежа XIX—XX веков звучит в первой же сцене, во время разговора Стивена Дедала с Быком Маллиганом, и в дальнейшем прямо или косвенно возникает еще не раз.

Зато мифологические аллюзии, вопреки навязчивому воспроизведению заголовков к эпизодам, немногочисленны и не слишком выразительны: Бык Маллиган, скинув обычную свою одежку, оказывается в подобии античной тоги.

Дом Леопольда Блума обозначен обломком фронтона древнего портика, который то опускается на авансцену, то зависает над ней; в эпизоде похорон к процессии примыкает фигура в черном балахоне с капюшоном, гребущая деревянным веслом, — Харон.

Из заметных образов этого ряда — пожалуй что, всё.

Когда бы грек увидел наши игры…

В то же время эпизод в редакции газеты из конца первого действия и сценка в библиотеке с последующей фантасмагорической дискуссией о Шекспире из второго решены в остросатирическом, гротескном ключе. Тут даже появляется дородная, с грудями-арбузами уборщица (переодетый в женщину, точнее, в пародию на женщину актер) и сметает щеткой разбросанные по полу бумажные листы. То есть бытовой план доминирует в эпизодах, связанных как с интимной, так и с общественной жизнью героев.

В отличие от окончательной версии Джойсова «Улисса», эпизоды спектакля режиссером не только озаглавливаются (Джойс эти заголовки в отдельном издании книги убрал, и с тех пор они воспроизводятся только в комментариях к тексту), но и хронометрируются по ходу представления.

Название, место и время действия каждого из них проецируется на экран-задник и, кроме того, еще и обозначается механическим перемещением стрелок на металлической модели циферблата у левого края авансцены.

Изначально даже называться спектакль должен был иначе — «Чужой», как бы выводя на первый план не мифологический, но экзистенциальный, в конечном счете человеческий аспект романа, — правда, ближе к премьере от этой идеи отказались.

Актеры театра Петра Фоменко, как обычно, на высоте, и на сцене можно наблюдать даже не просто ансамбль, а оркестр исполнителей, благо большинство из них играет по пять, по шесть ролей.

Если же говорить о трех главных — к сожалению, Леопольд Блум Анатолия Горячева несколько теряется рядом с блестящей Полиной Кутеповой, совершенно невероятной в финальном получасовом монологе Молли-Пенелопы. Как и стажер «Мастерской» Юрий Буторин, для которого роль Стивена Дедала стала первой и уже очень значительной победой.

Кажется, Каменьковичем и театром сделано всё для счастья человека, то бишь зрителя, который пришел в театр, не читая Джойса (а положа руку на сердце мало кто ведь читал роман от начала до конца, не так ли?).

Есть еще и различные «спецэффекты». Находки декоративного характера в постановке задействованы по максимуму — до начала представления из-за закрытого занавеса валит дым, между эпизодами, да и внутри многих из них, происходит перестановка декораций, вращаются и передвигаются металлические платформы.

В третьем действии возникает ажурная решетка с орнаментом, многократно в разных масштабах воспроизводящим графический портрет Джойса. Из решетчатых люков в сцене тоже идет дым, очень красиво подсвеченный. В одном из фантасмагорических эпизодов — сатире на политическую демагогию националистов — пляшут ростовые куклы, изображающие ярко-алые губы.

Как будто умный, серьезный, талантливый режиссер Каменькович не на шутку забоялся, что «народ нас не поймет», не досидит до третьего действия этого масштабного и длинного представления продолжительностью почти шесть часов и не ухватит сути дела.

Конечно, кто-то уходит в антракте, но по большому счету опасения оказались совершенно напрасными. С чем с чем, а с задачей сделать основные сюжетные узлы, изощренно зашифрованные Джойсом в сложной романной структуре, удобопонятными для самого рядового зрителя Каменькович и актеры «Мастерской» справились весьма успешно.

Не совсем понятным для меня осталось другое: если режиссера увлекла прежде всего простая человеческая история и среда, в которой она разворачивается, то для спектакля подобного рода материала менее подходящего, чем «Улисс» Джойса, во всей мировой литературе найти трудно.