Полемика, впрочем, вполне благожелательная — и к столь же вдумчивому и спокойному ответу на высказанные возражения побуждающая.

Тем более что продолжение уже начатого диалога позволит существенно расширить и вместе с тем актуализировать предмет разговора.

Собственно полемическая часть реплики «Фуга Топорова» звучит так:

«Однако на эту статью хотелось бы возразить.

Во-первых, сколь точными ни были бы замечания по поводу стихотворного корпуса и переводческих проблем, стихотворения (даже сверстанные билингва) занимают от силы треть тома. Первоначально книга вообще замысливалась как наиболее полное собрание прозы и эссеистики великого поэта. А о прозе и письмах в рецензии ни слова. У читателя может сложиться впечатление, что ничего, кроме неправильно переведенных и дурно составленных стихотворений, в книге нет. Это не так.

Во-вторых, можно долго спорить о том или ином переводе, но факт остается фактом. «Неразумный» или «непрофессиональный» Белорусец перевел несколько десятков стихотворных текстов Целана, часть заново, часть впервые. А мастер поэтического перевода Топоров этого не сделал. И своих переводов Целана читающей публике последние лет этак 15 не поставлял. Так что, уважаемый читатель, если вы возьмете нашу книгу в руки, помните, что в определении «самый полный том Целана по-русски» нет никаких экивоков и фиг в кармане, вас никто не обманывает».

Содержательны (и поучительны) обе претензии, и я в методических целях отвечу на них в обратном порядке.

2. Я перевел «несколько десятков стихотворных текстов Целана» в 1968—1975 годах и «поставил» их читающей публике: все они (вернее, почти все) напечатаны, многие — не по одному разу.

Точно так же, впрочем, обстоит дело с Целаном еще у доброго десятка поэтов-переводчиков.

Все эти переводы «поставлены» и находятся в свободном доступе.

Никто не возбраняет составителю гипотетического сборника Целана проработать этот материал.

Более того, он, по-моему, просто-напросто обязан именно так и поступить — с тем чтобы отобрать, на его взгляд, лучшее.

А уж признаком исключительно хорошего тона было бы связаться с авторами понравившихся составителю уже опубликованных переводов и поинтересоваться, нет ли у них чего-нибудь неопубликованного в архиве.

И только проделав всю эту работу, составителю следовало бы приступить к формированию стихотворного корпуса книги с рассмотрением и привлечением новых, то есть впервые сделанных именно для этого издания (а то и по прямому заказу составителя), переводов.

В наиболее сложных и/или спорных случаях (а конкретно — у Целана таково едва ли не каждое стихотворение) отбирая для публикации по два-три, а то и по пять-шесть переводческих версий одного и того же поэтического шедевра.

Строго говоря, это широко распространенная и достаточно цивилизованная практика.

Но наряду с нею существует — и тоже представляется вполне правомерной — прямо противоположная.

А именно — авторская книга переводов из того или иного поэта.

Условно Пауль Целан в переводе Васи Пупкина.

Претензий здесь ни к кому (даже к Пупкину) не возникает.

Потому что, если Целан в переводе Пупкина тебе неинтересен априорно, никто не заставляет тебя его читать.

Ахиллесова пята сборника Целана, выпущенного в Ad Marginem, в том, что здесь фактически смешаны два вышеописанных типа издания.

А если уж начистоту, то второй тип издания неуклюже выдан за первый.

Целан «от Васи Пупкина» выдан за коллективный, выверенный, сбалансированный, наконец, вариативный сборник «от независимого авторитетного составителя».

Прецеденты столь искусственного «смешения жанров», разумеется, имелись и ранее.

Однажды мне в сходной ситуации уже довелось критиковать Григория Кружкова — основного переводчика сборника У.Б. Йейтса в издательстве «Симпозиум», — выдавшего себя в тот раз и за «независимого составителя», и включившего в, по сути дела, авторскую книгу единичные работы других поэтов-переводчиков…

И Кружков, надо отдать ему должное, в дальнейшем от подобной заведомо недобросовестной практики отказался.

Да и Кружков все-таки не Вася Пупкин.

Вернее, не вполне Вася Пупкин.

Так что дело тут не в отсутствии (или гипотетическом присутствии) тех или иных имен и переводов (да и стихов тоже — они отобраны по пупкинскому канону), а в изначально порочном подходе к составлению самого сборника.

1. Вообще-то у меня в рецензии приведено полное название сборника: «Стихотворения. Проза. Письма». Так что насчет его состава я читателя в заблуждение не вводил.

А о прозе и письмах промолчал, разумеется, совершенно сознательно: для меня «полный Целан» или хотя бы «самый полный Целан» — это поэтический корпус, и ничего более.

И не только для меня: достаточно раскрыть пятитомного «полного Целана» по-немецки.

Конечно, есть поэты, эссеистическое, эпистолярное или мемуарное наследие которых сопоставимо с собственно поэтическим хотя бы по одному (а порой по двум, а то и по всем трем) из трех существенных параметров — значение, качество, объем, но «водятся» они далеко не повсюду, и Целан в их число не входил совершенно определенно.

Это не означает, что «проза и письма» Целана, скажем, речь при вручении Бюхнеровской премии, нерелевантны, но только то, что они второ- и третьестепенны, периферийны и маргинальны по отношению к собственно поэтическому творчеству.

Эссеистика Т.С. Элиота, Поля Валери, Готфрида Бенна — да, разумеется, всё это интересно, а главное, самоценно.

То есть интересно и в отсутствие стихов.

И в незнании стихов.

Но такое, сказал бы Маршак, всякий раз исключение.

Так (пофантазируем с оглядкой на переводческую деятельность самого Целана) можно было бы издать по-немецки, допустим, Ходасевича, у которого есть «Некрополь», в крайнем случае Мандельштама с «Шумом времени», «Египетской маркой» и «Четвертой прозой», но уж никак не Пастернака, не Блока, не Есенина, не Хлебникова…

То есть так можно издать и Пастернака (с «Охранной грамотой» и перепиской), и всех вышеперечисленных, но только после того, как отечественный (в рассматриваемом гипотетическом случае немецкоязычный) читатель по-настоящему ознакомится с великой лирикой поэта и, соответственно, поймет, почему суждения (и рассуждения) обо всякой всячине именно этого господина заслуживают эксклюзивного (или хотя бы мало-мальского) внимания.

Магия международного имени, конечно, срабатывает, но всё же не в случае с поэтами.

От поэта мы ждем стихов.

Телегу не запрягают перед лошадью!

Отвечает ли недавно вышедший сборник на вопрос о том, почему прозу и письма Целана нужно читать?

Отвечает: потому что он великий поэт.

(Что и само по себе есть определенное рекламное преувеличение: большой поэт, крупный поэт, замечательный поэт, выдающийся поэт, даже — правда, тут уж не без некоторой натяжки — гениальный поэт?

Всё это и впрямь так.

Но великий???

Великих, считают сами немцы, у них всего четверо: Гете, Шиллер, Гельдерлин и Рильке; причем Гете с Шиллером иногда сходят за полторы штуки, и тогда говорят про три с половиной.)

А доказывает ли этот сборник поэтическое величие (гениальность, значительность — и далее по нисходящей) Целана?

Нет, не доказывает.

Скорее уж ставит под самое серьезное сомнение (по вине поэтических переводов).

Тогда при чем тут проза?

…

Ergo?

Ergo: культурологическое событие так и не стало культурным: лакуна остается лакуной, полноценного поэтического сборника Целана по-русски нет и — с оглядкой на то, что австрийские грантодатели уже на него один раз расщедрились, а отечественным издателям не до тонкостей поэтического перевода, — в обозримом будущем не предвидится.

Ergo: затевая столь сложное — как концептуально, так и организационно — издание, устраивать мозговой штурм и проводить литературный кастинг лучше все-таки загодя, нежели предоставлять внедренному (против своей воли!) наблюдателю печальную необходимость заниматься этим — и уже на правах критика — задним числом.