Единственный концерт Мухала Ричарда Абрамса в Амстердаме проходил в специально для таких выступлений предназначенном зале — джаз-клубе «Бим-хауз».

Примерно на треть заполняют зал журналисты — кто с блокнотом, кто с микрофонами, остальные с фото- и кинокамерами наизготовку. Естественно, во время выступления они ни в чём себе не отказывали — перемещались по рядам, проскальзывая в миллиметре от колен сидящих, полусогнуто крались на сцену, падали там ниц — искали ракурс. Находили и снова искали.

Под шумок и я вытащила аппарат и попыталась кое-что зафиксировать. Хоть не привыкла смущать играющего музыканта дополнительными шумами.

Но Абрамс ничего не смущался. Он совершенно обособился от звуков и деталей, что могут отвлечь, раздражать. Пианист рассказывает историю, крепко держит её в руках, а цепкие, чуть узловатые пальцы служат подспорьем.

Мухал Абрамс продумывает заранее структуру, архитектонику и протяжённость каждой композиции. И только. Всё остальное — свидетельство его состояния на данный момент.

Импровизация от первого до последнего звука. Фантазия на тему жизни афроамериканского населения планеты в целом и развития музыкальной культуры в частности.

Абрамс как сенсация

Приятельница-пианистка, исполнительница классического репертуара, уже через десять минут заявила, что происходящее — явное надувательство, ни одной позитивной ноты, сплошная депрессуха и мрак.

Просвистев мне на ухо: «Мухал такой же музыкант, как Остап Бендер — художник», она удалилась в буфет читать книжку. Сосед слева, напротив, не отрывал глаз от клавиатуры, ловил каждый звук.

Он оказался перкуссионистом и позже восторгался тем, что имел счастье присутствовать на концерте легендарного разрушителя канонов, основоположника манеры jazzstoryteller.

Родился Мухал Абрамс в 1930 году, и уже почти 50 лет по поводу его искусства не прекращается схлёст мнений, резкие возгласы отрицания сменяются горячим одобрением, спорам нет конца.

Сам Абрамс формулирует просто: «Я — это источник энергии. Проводник». Сосед-перкуссионист объяснил высокую концентрацию массмедиа в зале: Абрамс — явление уникальное, сбежались представители всех газет и журналов Голландии!

Рыцарь без страха и упрёка

«Я никогда не имел сомнений, что могу быть в Нью-Йорке. Никогда никаких сомнений». Впрочем, сомнения — это не про него. Абрамс всегда точно знает, куда двигаться и что делать.

Джазовый музыкант из Чикаго основал нью-йоркское отделение AACM (Association for the Advancment of Creative Musicians) в 1983 году. При этом настаивал, что задача — наглядно продемонстрировать точки соприкосновения между джазовой и современной атональной музыкой, упрочить связи между направлениями и услаждать слух. Привлекать внимание, избегая критики, — интересно, как именно он представлял себе этот процесс?

Но избегать гнева критиков для Абрамса — чуть ли не главная забота. После сотворения маленькой революции в джазе, разумеется. В общем, на него и не гневались. То, что он делает, настолько убедительно и при этом так индивидуально!

«Проявление индивидуальности не менее важно, чем здоровье. Я всегда сочиняю и выступаю для себя».

Ключ к композиторским опусам Абрамса, от рождения склонного к изучению и анализу происходящего, любующегося взаимосвязями причин и следствий, — его постулат:

«Это в большей степени процесс постижения, чем сочинительство. Я изучаю, обдумываю и анализирую музыку — или, скорее, звук, потому что звук и есть вещество музыки. Звук сообщает импульс. Остальное происходит само по себе».

Гармония взаимосвязей

Самоучка Абрамс, в подростковом возрасте чётко осознавший своё предназначение и ни разу потом не усомнившийся, сочиняет симфоническую музыку, струнные и саксофон-квартеты, фортепианные дуэты, но главное — творит структуры-коллажи для «говорящего рояля».

Смешное словосочетание, правда? Главной заботой музыканта стала недостижимая, как временами казалось, возможность рассказывать историю в соло-фортепианных концертах.

Мухал играет композицию non-stop, отталкиваясь от звука, исподволь нащупываемого, поначалу будто выискиваемого. Потом раскачка, развитие — и постепенно набирает силу поток сознания в звуках.

Абрамс каждый раз воспроизводит, переосмысливает заново одну и ту же тему. Нет, две темы: во-первых, обозревает процесс развития музыки на протяжении последнего столетия (он явно цитирует разные стили, иногда слышатся отзвуки Скрябина, иногда — Шёнберга, возможен Прокофьев, Берг, Стравинский etc), щедро пересыпая гармонические реминисценции джазовыми ритмами, что едва угадываются, впрочем.

А во-вторых, рассказывает историю испытаний и обид тех, кто рождён в рабстве, но борется и преодолевает. Тягучая страсть, полная боли.

Так Мухал Ричард Абрамс мыслит, так он чувствует, так играет — проводя слушателя по закоулкам лабиринта, в котором блуждает сам. Избранным правилам он следует неотступно.

История в звуках: как это было

Более часа длилась медитация на рояле. Вначале неторопливый зачин, раскачка, вслушивание — куда приведёт музыка сегодня.

Постепенно едва намеченная линия благородного, но до поры сдерживаемого гнева в басах раскачивающимся колоколом октав набирает плоти, нотки отчаяния в верхних регистрах становятся интонациями протеста, звуковые потоки крепнут, и медитация подчиняет слушателя.

Абрамс во власти звука, он рассказывает и сам внемлет истории как заворожённый. И не возражает. Куда ведёт музыка — туда и движется.

Импровизация обрывается так же внезапно, как и началась. Катарсиса не произошло, не слышится умиротворения. Просто на сегодня истории больше нет.

Пианист какое-то время сохраняет позу, уставившись куда-то в район третьей октавы, будто размышляя, что делать дальше. Или конец истории ему не понравился, но на то и импровизация, чтобы озадачивать исполнителя не меньше, чем слушателя.

Постепенно стиснутые от внутреннего напряжения лицевые мускулы пианиста разглаживаются, Абрамс улыбается — широко, слегка растерянно и совсем по-детски. Глаза озорно высверкивают, он кланяется в ответ на аплодисменты — и снова усаживается на табурет за роялем.

Звучит традиционный джаз. Громко, виртуозно, но недолго — минуты три. Чтобы показать, что «как все» я тоже умею. Мухал Ричард Абрамс коротко кивает и быстрым шагом покидает сцену.

Новые песни о главном

В Чикаго Абрамс изучал джаз, предпочитал играть в эстетике blues, bebop (в процессе творческого развития не чураясь варьирования стилей: pre-bebop, hard-bop, post-bebop и не только) — много и с разными музыкантами, что-то перенимая, что-то отрицая со свойственной ему категоричностью.

Потом основал небольшой оркестр, где главной идеей стало воспитание, а скорее — формирование в музыкантах способности вдохновляться «командно».

Молодые авантюристы от джаза легко шли на сближение. Мухал Абрамс сотрудничает со многими — от Эдди Харриса, Декстера Гордона и Макса Роуча до Руса Брауна и Вуди Шо.

В 1961 году началась и предыстория ААСМ — Абрамс организовал The Experimental Band, целью которого было сделать возможной коллективную импровизацию.

Опыты джем-сейшенов, истоки джаза, который сегодня для хороших музыкантов дело обычное. Привычное по крайней мере. Такие музыканты, как Малачи Фаворс, Лерой Джепкинс, Энтони Бракстон, Вадада Лео Смит, присоединились к приключению.

Определённое направление сложилось и вызрело внутри экспериментального джаз-банда, и в 1965 году Абрамс, пианист Джоди Кристиан, трубач Фил Кохран и барабанщик Стив Макколл задумались о формировании новой музыкальной организации, ставящей целью производить оригинальную музыку по принципу коллективного вдохновения.

Это и был зародыш легендарной ААСМ.

Но организация могла называться как угодно и декларировать что угодно, не в этом суть. Дело в самом Абрамсе — брызжущем творческими идеями самоучке со склонностью к рефлексии за роялем. В результате он смог объединить многих музыкантов, придать ускорение новым идеям. Он и впрямь стал проводником энергии.

Принцип сохранения

А тот, кто много тратит, должен быть очень здоров. Ничто ведь бесследно не проходит, и не всегда запасы вовремя восполняются. Досадно. Потому Мухал Абрамс о здоровье заботится. Или, во всяком случае, очень темой озабочен.

«Это важно для людей — слышать, что я делаю. Но с другой стороны, я должен быть достаточно здоров, чтобы играть в полную силу. Потому я не волнуюсь о том, сколько людей придёт на концерт, как будут продаваться мои записи прямо сейчас. Люблю тишину и паузы, умею ждать. Мне есть о чём подумать и что вспомнить. А вообще-то я не вспоминаю. Я сочиняю новую музыкальную структуру — проповедь, отповедь, исповедь, речитатив на рояле — называйте как хотите. Просто музыка без границ. И счастье, что мне дозволено Господом обращаться к людям. Потому что во главе угла — здоровый индивидуализм, который я исповедую уже много-много лет. Музыкант имеет право, даже обязан оставаться самим собой. Это главное...»