Сегодня, когда о кризисе — экономическом ли, социальном, а то и вовсе цивилизационном — говорят все кому не лень, слово «кризис», как раз из-за своего избыточного употребления в чересчур разных контекстах, рискует остаться без основательного понимания.

Между тем вопрос о судьбе нынешней цивилизации западного типа, в которой мы все живём, перестал быть предметом отвлечённого теоретизирования и становится вопросом вполне практическим.

Что делать сегодня с собой и со своим миром человеку, сформированному этой цивилизацией, в условиях её — предположительно — кризиса, самоисчерпания? Действительно ли исчерпаны её возможности, или это очередная идеологема? Как человеку распорядиться собой с помощью тех смысловых, ценностных, навыковых средств и ресурсов, которые у него уже есть?

С этими вопросами наш журнал решил обратиться к тем, кто понимает предмет профессионально, — к философам и исследователям культуры. Сегодня наш собеседник — доктор философских наук Вадим Межуев, специалист в области философии истории и культуры, автор более двух с половиной сотен научных работ.

Наиболее известными среди них стали монографии «Культура и история» (1977), «Духовное производство» (в соавторстве, 1981), «Между прошлым и будущим» (1996), «Философия культуры: эпоха классики» (2003), «Идея культуры» (2006), «Маркс против марксизма» (2007).

— Вадим Михайлович, исчерпан ли потенциал современной западной цивилизации? Не об этом ли свидетельствует текущий кризис?
— Прежде всего надо определиться в том, что называть цивилизацией.

Сейчас принято считать, что существует не одна, а определённое множество цивилизаций. Так со времён нашего Данилевского, а затем Шпенглера и Тойнби думает большинство историков. Я не историк, а философ и исхожу из несколько иного представления о том, что есть цивилизация.

Понятие «цивилизация» возникло в ХVIII веке. Им обозначали сложившиеся к тому времени европейские порядки и институты в противоположность всему доевропейскому и неевропейскому.

С этой точки зрения цивилизация только одна, а именно европейская (или западная, как говорят сейчас). Все остальные — дикари и варвары. Но уже в наше время в целях политкорректности английские и французские историки распространят понятие «цивилизация» на другие страны и народы, посчитав их в этом плане хотя и другими, но столь же цивилизованными, как и европейцы. Сегодня не принято делить народы на варварские и цивилизованные.

Но я думаю, что оппозиция «варварство — цивилизация» сохраняется и до наших дней. Только граница между ними проходит не между разными народами, а внутри самой цивилизации.

Под остатками варварства я понимаю сам факт существования разных цивилизаций, свидетельствующий о том, что процесс развития единой и общей для всех цивилизации ещё далеко не завершился, не дошёл до логического конца.

Культур много, а цивилизация одна, хотя в таком качестве она ещё не сложилась до настоящего времени. Но отсутствие цивилизационного единства между людьми — не довод в пользу их раздельного существования. Так этот вопрос понимали многие философы.

Народы, живущие в разных цивилизациях, конечно, уже не варвары, но и ещё не до конца цивилизованные люди, будучи отделены друг от друга непроходимыми барьерами.

Варварство — это отрицание единства человеческого рода, его разделение на разные миры, не имеющие между собой ничего общего.

— А по какому критерию вы разделяете «цивилизацию» и «культуру»?
— Англичане и французы употребляют эти понятия как синонимы (отсюда, кстати, и идея множественности цивилизаций), немцы, а вслед за ними и русские в XIX веке — как антонимы.

Шпенглер, например, считал, что цивилизация — это смерть культуры. Обычно к цивилизации относят материальную (экономическую и социально-политическую), а к культуре — духовную сторону общественного развития.

Более правильно, как мне кажется, различать эти понятия по принципу «общество и личность». Там, где общество и личность оказываются во взаимоисключающем отношении, возникает противоположность между цивилизацией и культурой.

Цивилизация возникла первоначально в оппозиции не к культуре, а к варварству. В силу разности места и времени своего появления она предстала как веер цивилизаций, существенно отличающихся друг от друга.

На смену одним цивилизациям приходили другие. Некоторые из них дожили до наших дней. Но во все времена наличие такого множества — свидетельство не только разных путей выхода из варварского состояния, но и незаконченности, незавершённости этого процесса.

Подтверждением тому служит судьба многих цивилизаций, погибших либо от столкновения друг с другом, либо от натиска варварских племён. От подобного столкновения не застрахованы и ныне существующие цивилизации.

И так будет, видимо, до тех пор, пока цивилизация не достигнет состояния некоторой универсальности, не станет для большинства народов единой и общей.

Только тогда она сможет окончательно победить варварство, признаком которого как раз и является абсолютизация всего, что разделяет людей и противопоставляет их друг другу.

Первой в истории попыткой перехода к универсальной цивилизации стал Древний Рим. Именно Рим поставил своей задачей объединить под своей властью разные народы, опираясь при этом не только на власть силы, но и на власть права.

Это была не просто мечта о мировом господстве, владевшая умами многих завоевателей, а именно идея универсальной цивилизации, уравнивающая всех в правах римского гражданина. Её потому и называют иногда «римской идеей».

Начиная с первого Рима история Европы стала историей её практического воплощения в жизнь, хотя на разных этапах разными путями и средствами.

Кстати, своеобразным продолжением этой идеи стала «русская идея». Европа и Россия — каждая по-своему претендовала на создание универсальной цивилизации, во всяком случае, лелеяла мечту о ней.

Со стороны Запада подобная претензия диктовалась некоторыми вполне объективными обстоятельствами. Запад универсален по причине не своей религиозности (здесь ему противостоят другие религии), а своей научной и правовой рациональности, которая не требует для себя никакой религиозной санкции.

Наука и право — вот реальный вклад Запада в мировое развитие, которым не может пренебречь ни одна цивилизации. Создав современную науку и светские формы жизни, базирующиеся на формально-правовых началах, он усмотрел в них единственно приемлемый для человечества способ его совместного существования.

— Кажется, в этом ряду должна быть ещё идея прогресса.
— А разве переход к правовому государству не является прогрессом?

— Получается, что западное представление о прогрессе совсем не обязательно включает в себя идею технической гонки?
— Почему только технической? Технический прогресс, конечно, важен, но к нему не сводится весь общественный прогресс. Об уровне цивилизованности общества судят прежде всего не по уровню развития техники, а по тому, насколько справедливы в нём законы и соблюдаются права человека.

В этом смысле Запад, с его пиететом перед демократией и правом, действительно может дать пример другим странам.

Западу всегда казалось, что именно он призван покончить с варварством былых времён, явить миру единственно возможную форму его интеграции.

Но так было до тех пор, пока в фазе его капиталистического развития не обнаружились черты, заставившие говорить о «новом варварстве». На место первоначальной оппозиции «цивилизация — варварство» пришли другие, не менее острые и опасные.

В суммарном виде их можно сформулировать как оппозиция «цивилизация — природа», с одной стороны, и «цивилизация — культура» — с другой. Только с этого момента можно говорить о том, что различает цивилизацию и культуру.

Конфликт цивилизации, развивающейся по законам капиталистического рынка, с природой и культурой стал причиной экологического и духовного кризиса, обозначив собой тем самым пределы роста этой цивилизации, её неприемлемость в качестве общепланетарной модели будущего устройства мира.

Причиной экологического кризиса является, как я думаю, вовлечение природы в сферу частнособственнических и рыночных отношений. Но об этом лучше скажут экологи. Ещё более явно кризис дал о себе знать в сфере культуры.

Попадая в зависимость от рынка, она становится массовой культурой, имеющей мало общего с тем, что понималось под культурой раньше. Массовая культура — это то, чем можно торговать, как нефтью и газом.

Освободившись от власти государства, творцы культуры попали в зависимость от власти рынка, и ещё вопрос, какая зависимость для них более обременительна.

Как ни парадоксально, в условиях монархической власти, когда культура в значительной своей части была придворной, служила власти и знати, создавались художественные шедевры, пережившие века, а в условиях рыночной свободы почему-то всё больше создаются однодневки.

— И что, культура с таким типом зависимости была более свободной?
— Свободной не была, но заказчики, видимо, обладали достаточно развитым вкусом. Не свобода опасна для культуры, а её коммерциализация, работа исключительно на массовый спрос.

Цивилизация, попавшая под власть рынка, породившая современные города с их массовым скоплением людей, почему-то оказалась враждебной высокой культуре. Об этом писали многие философы и художники, не только Шпенглер.

— Что же можно сделать в этой ситуации?
— Сначала попытаемся разобраться в самой проблеме. Разрыв между цивилизацией и культурой заложен в самом механизме функционирования рыночного производства, отдающего приоритет количеству перед качеством, массовому перед индивидуальным.

В нём, в этом механизме, есть и нечто положительное, и нечто отрицательное для человека. Уровень жизни повышается, а смысл жизни исчезает. Растёт свобода выбора в области потребления, а свобода принятия решений в сфере общественной жизни — политической и экономической — всё больше сводится к нулю.

Это не просто разрыв между богатыми и бедными, но нечто совсем другое. Россия и Германия в ХIХ веке — далеко не самые богатые в Европе страны, но их вклад в мировую культуру в это время трудно переоценить.

А что теперь? ФРГ — одна из самых экономически процветающих стран Европы, но её великая культура практически вся в прошлом. С Россией сложнее, но в принципе и здесь наблюдается та же тенденция.

С модернизацией и вхождением в мир капиталистической экономики уровень духовной культуры почему-то начинает снижаться. В чём причина такого несовпадения экономического и культурного развития?

Разумеется, выход не в том, чтобы отказаться от модернизации, закрыться от того, что несёт с собой цивилизация. Но важно понять, где болит, откуда исходит угроза для культуры.

Главным социальным последствием развития капитализма на этапе его промышленной индустриализации стало возникновение массового общества, которое не надо путать с гражданским.

Гражданское общество — политический идеал XVIII века. Его основным принципом является принцип автономизации индивидов, признающий за ними право личного выбора и собственного мнения.

С победой буржуазных отношений этот принцип повсеместно утверждался в странах Европы. Но в результате индустриализации и роста промышленных городов на смену гражданскому обществу постепенно приходит массовое, принципом которого является уже не автономизация, а атомизация индивидов — их объединение в большие коллективы, в которых их личность, индивидуальность не имеет существенного значения.

Происходит своеобразная деперсонализация, обезличивание общественных связей и отношений. Разве все мы не представляем сегодня какую-то массу — производственную, потребительскую, электоральную, зрительскую, читательскую и пр., в которой наша индивидуальность никак не учитывается?

Масса, в отличие от просто народа или нации, — это объединение людей посредством не общей им всем системы ценностей, а внешней и безразличной к их индивидуальности связи.

Американский социолог Дэвид Рисмен назвал когда-то массу «одинокой толпой». Я назвал бы её безличным коллективом, отличая от народа как коллективной личности и нации как коллектива личностей. Такой коллектив не способен к самоорганизации, нуждается в руководстве со стороны.

Главной ценностью массового общества является не индивидуальная свобода, а власть (неслучайно политология вышла сегодня на одно из первых мест среди общественных наук), но не традиционная — монархическая или самодержавная, а такая же обезличенная, как само общество.

Люди власти в наше время — главные герои дня, о них больше всего говорят и пишут. Именно они пришли на смену героям прошлого — инакомыслящим и просто мыслящим.

В современном массовом обществе власть, как правило, принадлежит тем, кто владеет финансами и средствами массовой информации. СМИ потому и называют сегодня четвёртой властью.

Я не считаю такое определение демократическим. Там, где пресса ассоциируется с властью, а не со свободой слова, ещё нет никакой демократии.

Единственной компенсацией сужения сферы индивидуальной свободы в массовом обществе является расширение сферы потребительской активности.

Перефразируя знаменитое изречение Фридриха II «Рассуждайте, но повинуйтесь!», можно сказать, что для массового общества правилом является другой тезис — «Потребляйте, но повинуйтесь!».

Власть над массами не нуждается в особом идеологическом обосновании. На смену идеологам пришли политтехнологи и имиджмейкеры. Борьба идей сменилась борьбой компроматов.

Голосуют не умом и даже не сердцем, а глазами — отдают предпочтение тем, кто более симпатично выглядит на экране телевизора. Возможно, я сильно сгущаю краски, но нельзя отделаться от впечатления происходящей сегодня примитивизации политической жизни.

Результатом является и примитивизация духовной жизни, ведущая в итоге к снижению уровня культуры. Если от меня мало что зависит в этом мире, если за меня всё решают сильные мира сего, о которых я мало что знаю, зачем мне тогда высокая культура?

Всё что мне нужно от неё, — это развлечения и приятные ощущения в свободное от работы время. Так, собственно, и рассуждают многие.

— Так что же всё-таки делать и куда двигаться дальше — если вообще есть смысл в том, чтобы сознательно намечать какие-то перспективы?
— На этот счёт существуют разные мнения. Выскажу своё.

Как известно, современный мир становится всё более глобальным, стягивается экономическими и информациоными сетями в единое целое. Никуда от этого мира не уйдёшь, всем нам предстоит жить в нём в ближайшем будущем.

То, что я назвал универсальной цивилизацией, обретает сегодня вполне зримые очертания. Уже сегодня тот, кто хочет чего-то достигнуть в своей жизни, вынужден считаться с этим, как-то приспосабливаться к новым условиям — изучать языки, осваивать понятия и нормы, общие для всего мирового сообщества, быть, что называется, на уровне мировых достижений в разных областях деятельности. Иначе проиграешь.

Любая изоляция от новой реальности, попытка отгородиться от неё чревата личным и общественным поражением. Рождающаяся универсальная цивилизация диктует индивиду новые правила жизни и поведения, ставит перед ним задачу и универсализации им своего сознания, своего способа общения с другими людьми.

А это уже чисто культурная задача. Происходящая глобализация мира рано или поздно упрётся в проблему формирования не только транснациональной экономики, но и транснациональной культуры, позволяющей человеку жить в этом мире.

— Как же вы представляете себе эту культуру?
— Мы подошли к тому, что я считаю главным в нашем разговоре: какой должна быть культура, позволяющая человеку жить в глобальном мире, или, если угодно, в мире универсальной цивилизации?

Или, другими словами, что должно придти на смену массовой культуре? Эта тема, как мне кажется, — центральная для всей так называемой постмодернистской философской литературы. Как бы я её сформулировал?

Массовая культура, благодаря техническим средствам связи и информации, максимально расширила состав своей аудитории, выйдя за рамки любых национальных территорий и границ.

Одновременно она понизила порог индивидуального участия человека (как творца и потребителя) в этой культуре, обращаясь ко всем сразу, но ни к кому в отдельности.

Можно ли, сохранив планетарный масштаб культурной аудитории, превратить одновременно культуру в способ самовыражения и развития человеческой индивидуальности?

Как, короче, сочетать в развитии культуры её всеобщность, обращённость ко всем, и её индивидуальную творческую неповторимость и уникальность? Причём в масштабе не только отдельной нации, но и всего мира? Так я вижу проблему.

Решить её, конечно, нельзя, взяв за культурный образец какую-то одну национальную культуру, навязав её в качестве культурной нормы всем остальным народам.

Если это и происходит сегодня (например, посредством навязывания всему миру западных культурных стандартов), то, естественно, вызывает в нём обратную реакцию неприятия всего западного.

Ни одна из уже существующих национальных культур не согласится на такую экспансию со стороны другой культуры. Как же примирить между собой столь разные культуры, всё более вовлекаемые в мир глобальных связей и отношений?

Я вижу только один выход: предоставить каждому человеку свободу выбора своих культурных предпочтений. Право на свободный культурный выбор есть, на мой взгляд, базовое условие существования любой культуры в глобальном измерении.

Только оно обеспечивает культурное равенство людей в планетарном масштабе. Никакая национальная культура не должна мнить себя в мире культурным монополистом.

Глобальным в культуре является, следовательно, не одинаковая и обязательная для всех культура, а право каждого человека свободно пользоваться благами и достижениями любой национальной культуры.

Уже национальная культура, как я её понимаю, даёт человеку право на такой выбор (потому она и включает в себя разные идейные и художественные школы и направления), но в мире глобальных связей и коммуникаций этот выбор распространяется на всю мировую культуру и диктуется исключительно личными пожеланиями, потребностями и запросами индивида.

Сегодня трудно найти человека, чьи культурные пристрастия и предпочтения ограничивались бы рамками только своей культуры, не распространялись и на то, что создано в других культурах. Подобная ограниченность — свидетельство неспособности жить в современном мире.

Я против любого изоляционизма, особенно в области культуры. Все эти разговоры об особом пути России — путь в исторический тупик. Но и цивилизация, созданная на Западе, не является решением всех проблем.

Нам не в Европу идти надо, а вместе с Европой и всем миром в ту цивилизацию, которая может стать общей для всех. И никто пока не может служить для этой цивилизации идеальным образцом. Какой же должна быть эта цивилизация?

Вся русская философия об этом только и рассуждала, назвав искомую ей универсальность «русской идеей». Не поняв этой универсальной, «всечеловеческой» устремлённости русского духа — нельзя. как мне кажется , понять и русской культуры в её высших образцах.

Не только о себе думала Россия, но и о мире, в котором народы сойдутся, наконец, в согласии и любви друг к другу. Возможно, в этом поиске было много утопического, но только он придал русской культуре её масштаб и величие.

— А что, собственно, предлагалось в качестве «общего»?
— Для Запада, таким общим, является, как известно, разум, как он представлен наукой и правом. Русские философы искали его в сфере духа — религиозного, морального, эстетического.

На мой, взгляд, оба ответа содержали в себе часть истины. Как только соединить эти части в одно целое? Если говорить совсем просто, то вопрос состоял в том, как одновременно жить и по Конституции, и по Библии. Только в таком сочетании содержалась для них «тайна» подлинной универсальности.

— По Библии, положим, тоже не особенно жили.
— Кто же этого не понимал? Потому и говорили об идее, а не о о том, что уже существует в реальности. Русские философы и писатели не идеализировали эмпирически существующую Россию, видели все её недостатки и пороки — самовластие, косность быта, темноту масс, бюрократический произвол и многое другое.

Но считали, что основой общественной жизни является не эгоизм частного лица, озабоченного только собой и своим личным интересом, но ответственность — не юридическая, а моральная — каждого за всех.

Короче, их поиск лежал, прежде всего, в области морали, которую они не противопоставляли праву, а хотели сочетать с ней. Это и был поиск того, как сочетать Конституцию с Библией, как жить не только по разуму, но и по совести. Не вижу, что в этом поиске предосудительного. Он и сегодня ведётся примерно в том же направлении.

Но где всё-таки искать основание для той цивилизации, которая могла бы быть признана и принята всем человечеством? А что такое человечество? Мы привыкли делить его на разные виды: расы, народы, нации, цивилизации…

Но виды существуют и в растительном, и в животном мире. Таксономической единицей человеческого рода является всё же не вид, а индивид.

Человечество тем и отличается от животного мира, что в нём ценен каждый индивид, а не только вид. Во всяком случае, для христианской морали это так.

И только в индивиде, осознавшем свою индивидуальность, появляется сознание общечеловеческого родства. Для вида все другие виды — если не враги, то чужаки.

Поэтому виды в диалог между собой не вступают, предпочитают решать свои проблемы силой. И только тот, кто осознал себя индивидуальностью, способен увидеть и в другом человеке такую же индивидуальность, как и он сам, вступить с ним в диалог.

Неспособность быть индивидуальностью, как-то отличать себя от своей группы или вида — источник, на мой взгляд. всех межэтнических конфликтов. Не народы дружат друг с другом, а люди, представляющие разные народы и осознающие себя чем-то большим, чем их собственная группа.

Но тогда понятно, что универсальная цивилизация возможна при условии существования людей, развившихся до уровня свободной индивидуальности, если угодно, до уровня личности, способной вступать в коммуникацию с другими людьми.

Только на этой степени можно преодолеть разрыв между цивилизацией и культурой, или между обществом и личностью. Можно ли сказать, что современное общество даже в своём самом развитом виде уже дозрело до состояния, в котором большинство людей обрёл качество такой индивидуальности?

В отдельных случаях, конечно, да (они и образуют тот круг людей, которых мы считаем людьми высокой культуры), но в массе вряд ли. И препятствием тому служит, на мой взгляд, система общественных отношений, заставляющая людей жить частной, а не индивидуальной жизнью.

Частное — отнюдь не синоним индивидуального. Частник — частичный рабочий или частный собственник — это человек, равный части, продукт общественного разделения труда и собственности.

Как индивидуальность человек равен не части, а целому, как оно представлено во всём богатстве культуры. Творцов культуры — мыслителей, художников, поэтов, людей науки и искусства — никак не назовёшь частниками.

Цивилизация в её западном варианте делит человека на части, утверждает победу частного начала во всех сферах жизни, отодвигая существование индивидуальности как бы на периферию общественной жизни.

Вот почему цивилизация и культура двигались до сих пор как бы по разным орбитам, не стыковались друг с другом. Может ли культура, как область индивидуальной свободы, стать для цивилизации не счастливым исключением, а общим правилом и законом?

Это и есть вопрос, ответ на который даст только история.

Беседовала Ольга Балла