«...я тайно ревную свои взрослые книги к детским, — писал он. — Я уверен, что моя книга о Горьком лучше „Мойдодыра“ и книга о Некрасове лучше „Крокодила“. Но этому никто не верит. „Крокодил“ разошёлся в 250 000 экз., а „Некрасова“ и двух тысяч не разошлось!!! ...Я готов бить кулаками тех мамаш, которые, слюняво улыбаясь, сообщают мне, что их Тамарочка знает наизусть мою „Путаницу“. „А вы, — спрашиваю я, — знаете ли вы наизусть мою книгу об Уолте Уитмене?“ — „О чём?“ — „Об Уолте Уитмене“. — „А вы разве для взрослых тоже пишете?“ — Сволочи!»

Возникает закономерный вопрос: а писал ли Чуковский «взрослые» стихи? Да, но таких в его творчестве совсем немного. Чуковский-поэт, с его знаменитыми интонациями, в них узнаётся безошибочно, да и без детей в них не обошлось. И всё-таки — эти мудрые строки обращены к взрослым.

Ленинградским детям

Промчатся над вами

Года за годами,

И станете вы старичками.

Теперь белобрысые вы,

Молодые,

А будете лысые вы

И седые.

И даже у маленькой Татки

Когда-нибудь будут внучатки,

И Татка наденет большие очки

И будет вязать своим внукам перчатки,

И даже двухлетнему Пете

Будет когда-нибудь семьдесят лет,

И все дети, всё дети на свете

Будут называть его: дед.

И до пояса будет тогда

Седая его борода.

Так вот, когда станете вы старичками

С такими большими очками,

И чтоб размять свои старые кости,

Пойдете куда-нибудь в гости, —

(Ну, скажем, возьмете внучонка Николку

И поведете на елку),

Или тогда же, — в две тысячи двадцать

четвертом году; —

На лавочку сядете в Летнем саду.

Или не в Летнем саду, а в каком-нибудь

маленьком скверике

В Новой Зеландии или в Америке,

— Всюду, куда б ни заехали вы, всюду,

везде, одинаково,

Жители Праги, Гааги, Парижа, Чикаго

и Кракова —

На вас молчаливо укажут

И тихо, почтительно скажут:

«Он был в Ленинграде... во время

осады...

В те годы... вы знаете... в годы

... блокады»

И снимут пред вами шляпы.

1944

Никогда я не знал

Никогда я не знал,

что так весело быть стариком.

С каждым днем мои мысли

светлей и светлей.

Возле милого Пушкина,

здесь на осеннем Тверском,

Я с прощальною жадностью

долго смотрю на детей.

И, усталого, старого,

тешит меня

Вековечная их беготня и возня.

Да к чему бы и жить нам

На этой планете,

В круговороте

кровавых столетий,

Когда б не они, не вот эти

Глазастые, звонкие дети...

1946

<Т.М. Литвиновой>

Мой друг, я знаю: песня спета,

И я не доживу до лета.

Меня убьет злодей февраль.

Но мне себя ничуть не жаль.

Я щедро взыскан был судьбою:

Я жил обласканный тобою.

Но до чего же мы бонтонны,

И чопорны, и церемонны,

Неинтересные и пресные,

Совсем друг другу неизвестные.

26 ноября 1967 г.

***

Бывают на свете

Хорошие дети,

Но вряд ли найдутся на нашей планете

Такие, кто был бы прелестнее Пети,

Смешного, глазастого, милого Пети.

Я, жалкий обломок минувших столетий,

Изведавший смерти жестокие сети,

Уже в леденящей барахтался Лете,

Когда сумасшедший и радостный ветер

Ворвался в мой дом и поведал о Пете,

Который, прибыв в золоченой карете,

Мне вдруг возвестил, что на свете есть дети,

Бессмертно веселые, светлые дети.

И вот я напряг стариковские силы

И вырвался прочь из постылой могилы...

1969

Источник: izbrannoe.com