В какой-то момент, даже точно не знаю в какой именно, шампанское перестало быть вином и стало образом. Когда это случилось? На очередной свадьбе? На лондонском ипподроме Аскот среди цилиндров и шляпок с лентами? На торжестве по поводу спуска на воду нового корабля? Или в руках Шумахера в красном комбинезоне после очередной победы в гонках "Формулы-1"? Нет, конечно, это произошло задолго до рождения гонщика с характерной кличкой Шум, пустившего пеной с чемпионских подиумов десятки бутылок с бесценным напитком.
Игривого короля Шампана I славили еще в песенке из оперетты "Летучая мышь". А бесконечные герои-миллионеры голливудских картин, легко и элегантно откупоривающие бутылки Dom Perignon? Однажды я искал музыку о шампанском для передачи из цикла "Красное сухое" на радио "Свобода". Нашел несколько композиций и удивился. Они не были искристыми, пенящимися, игристыми. Нет, это были меланхоличные, как пузырьки в бокале, мелодии: грустного джазового пианиста-карлика Мишеля Петруччиани, чувственного декадента Марка Алмонда, поющего о зимнем утре в Нью-Йорке, гостиничном таракане и мечте о глотке шампанского. Тогда же я разыскал народную музыку шампанцев - она звучала не веселей.
В истории шампанского есть по-настоящему драматичные страницы. В 1911 году во Франции едва не вспыхнула гражданская война из-за попытки точно определить, какие районы имеют право называть свое шипучее вино шампанским, а какие - нет. Другая гражданская война - состоявшаяся - лишила шампанский дом Louis Roederer громадного рынка в России. У русских издавна было свое представление о шампанском и свой образ этого вина. Поэты Золотого века упивались им в прямом и переносном смысле. В переносном им не всегда сходило с рук. В невеселом постдекабристском 1826 году цензор запретил строфу Евгения Баратынского, в которой поэт сравнивал шампанское с "пылким умом":
...В стекло простое Бог похмелья
Лил через край, друзья мои,
Свое любимое аи.
Его звездящаяся влага
Недаром взоры веселит:
В ней укрывается отвага,
Она свободою кипит,
Как пылкий ум, не терпит плена,
Рвет пробку резвою волной,
И брызжет радостная пена,
Подобье жизни молодой.
Так шампанское обрело политический смысл. Цензору ответил Пушкин:
Как зашипевшего аи
Струя и брызги золотые...
Но господа, позволено ль
С вином равнять do-re-mi-sol?
Это не мое наблюдение. О винных предпочтениях поэтов пушкинского круга часто писали историки литературы. Им поневоле приходилось быть винными критиками, поскольку вина входили в состав поэзии Золотого века. Представляю, как удивились бы почтенные ученые мужи Н. Л. Степанов, М. А. Цявловский, Ю. М. Лотман, увидев себя в перечне пионеров русской винной критики! Но вот что лично мне бросилось в глаза. В "Евгении Онегине" Пушкин так объясняет уход от "Вдовы Клико" или "Моэта" к бордо:
Но изменяет пеной шумной
Оно (шампанское. - И. П.) желудку моему,
И я бордо благоразумный
Уж нынче предпочел ему.
Конечно, и здесь можно найти каплю политики - в слове "благоразумный". Но более чем за сто лет до Пушкина "король-солнце" Луи XIV, боготворивший все то же аи (названо по городку в Шампани), по настоятельному совету врача сменил его на бургундское. Может быть, у Пушкина тоже был врач-француз? А что до пушкинского сравнения аи с музыкой, то его спустя много лет подхватывает один из титанов современной индустрии шампанских вин Реми Крюг: "Шампанское подобно музыке.
У него есть имя. Вы же не говорите: "Я слушал музыку". Нет. Вы говорите: "Я слушал Бетховена". Или Моцарта. Или Берлиоза. Нужно знать, что таится за этикеткой". И еще один русский след в культуре шампанских вин. Русская знать в XIX веке пила сладкое шампанское. Французские виноделы учитывали это, но русские все равно добавляли в и без того сладкое шампанское сахарную пудру. Получалось что-то вроде сиропа. В Париже по русскому рецепту придумали коктейль Romanoff.
Образ шампанского так растиражирован, что сам его вкус уходит на второй, третий план. Весной воздух пахнет белым вином. В начале весны я обычно пью шардоне: золотое шардоне к лицу бледному марту. В апреле - совиньон блан с его щекочущим крыжовенным привкусом. Но в мае открываю сезон шампанского и завершаю его бабьим летом. Едва ли можно всерьез говорить о "лучшей" марке шампанского. В июне я предпочитаю сдержанное, поигрывающее мускулами Taittenger, в июле - душистые Bollinger и Krug, в августе - богатое на полутона Veuve Clicquot. Это дорогие марки, так что я пью их не каждый день и даже не каждую неделю, а раз в месяц. Пожалуй, я мог бы назвать себя кейнсианцем. По крайней мере, под одной фразой этого знаменитого экономиста я бы точно мог подписаться: "В жизни я жалею об одном: до чего же мало я пил шампанского!"
Игорь Померанцев, специально для "CN-Столичные новости" из Праги
