Украинская история совершает какой-то сумасшедший бег по замкнутому кругу. Вот, почитайте и убедитесь. Написано-то 86 лет назад…

«Достопримечательности. Это киевские вывески. Что на них только написано, уму непостижимо.

Оговариваюсь раз и навсегда: я с уважением отношусь ко всем языкам и наречиям, но тем не менее киевские вывески необходимо переписать.

Нельзя же, в самом деле, отбить в слове «гомеопатическая» букву «я» и думать, что благодаря этому аптека превратится из русской в украинскую. Нужно, наконец, условиться, как будет называться то место, где стригут и бреют граждан: «голярня», «перукарня», «цирульня» или просто-напросто «парикмахерская»!

Мне кажется, что из четырех слов — «молошна», «молочна», «молочарня» и «молошная» — самым подходящим будет пятое — молочная.

Ежели я заблуждаюсь в этом случае, то в основном я все-таки прав — можно установить единообразие. По-украински так по-украински. Но правильно и всюду одинаково.[…]

[…] Что такое «Karacik» — это понятно, означает «Портной Карасик», «Дитячiй притулок» — понятно благодаря тому, что для удобства национальных меньшинств сделан тут же перевод: «Детский сад», но «смерiхел» непонятен еще более, чем «Коуту всерокомпама», и еще более ошеломляющ, чем «iдальня». […]

[…] Три церкви. Это еще более достопримечательно, нежели вывески. Три церкви — это слишком много для Киева. Старая, живая и автокефальная, или украинская.

Представители второй из них получили от остроумных киевлян кличку:
— Живые попы.

Более меткого прозвища я не слыхал во всю свою жизнь. Оно определяет означенных представителей полностью — не только со стороны их принадлежности, но и со стороны свойств их характера.

В живости и проворстве они уступают только одной организации — попам украинским.

И представляют полную противоположность представителям старой церкви, которые не только не обнаруживают никакой живости, но, наоборот, медлительны, растерянны и крайне мрачны.

Положение таково: старая ненавидит живую и автокефальную, живая — старую и автокефальную, автокефальная — старую и живую.

Чем кончится полезная деятельность всех трех церквей, сердца служителей которых питаются злобой, могу сказать с полнейшей уверенностью: массовым отпадением верующих от всех трех церквей и ввержением их в пучину самого голого атеизма. И повинны будут в этом не кто иные, как сами попы, дискредитировавшие в лоск не только самих себя, но самую идею веры.

В старом, прекрасном, полном мрачных фресок, в Софийском соборе детские голоса — дисканты нежно возносят моления на украинском языке, а из царских врат выходит молодой человек, совершенно бритый и в митре. Умолчу о том, как выглядит сверкающая митра в сочетании с белесым лицом и живыми беспокойными глазами, чтобы приверженцы автокефальной церкви не расстраивались и не вздумали бы сердиться на меня (должен сказать, что пишу я все это отнюдь не весело, а с горечью).

Рядом — в малой церкви, потолок которой затянут траурными фестонами многолетней паутины, служат старые по-славянски. Живые тоже облюбовали себе места, где служат по-русски. Они молятся за Республику, старым полагается молиться за патриарха Тихона, но этого нельзя ни в коем случае, и думается, что не столько они молятся, сколько тихо анафемствуют, и, наконец, за что молятся автокефальные, — я не знаю. Но подозреваю. Если же догадка моя справедлива, могу им посоветовать не тратить сил. Молитвы не дойдут. Бухгалтеру в Киеве не бывать».

… Это, конечно, с одной стороны хорошо, что мозги уже современного нам бухгалтера, дослужившегося в меру природной лени и невысокой эрудиции не до начальника Голодрищенского районного отделения, а до президента (впрочем, там такие тоже востребованы), повернуты в сторону любви к истории и старине. Только вот жаль, что любовь у него однобокая. Все больше попахивает дегтем, засаленным кожухом и сивушным перегаром из-под усов «гэниального» Тараса.

Уж лучше бы от пристрастий президента пахло, скажем, касторкой, эфиром и прочими медикаментами. В конце концов, Михаил Афанасиевич Булгаков – фигура для мировой литературы куда более значимая. И пусть ему мольбами и уговорами не выдуривают памятники во всех мировых столицах, во все времена признаком образованности и вкуса будет зачитанная до дыр «Мастер и Маргарита», а не примитивный, лубочный «Садок вышнэвый коло хаты».

Да, и напоследок от Мастера: «А память о Петлюре да сгинет».