Москва, Ноябрь 04 (Новый Регион, Ольга Радько) – Заменив празднование годовщины Октябрьской революции 7 ноября «Днем народного единства» 4 ноября, российская власть совершила одну из самых неудачных импровизаций. Причем это была импровизация, очень характерная для путинской эпохи, с ее двойственным и половинчатым, «компромиссным» отношением к истории, очень похожим скорее на желание заморозить все процессы, чем реально решить какую-то проблему. Праздник и не убирался вовсе, и не оставался в том виде, в котором был, а как-то странно трансформировался, с некоторым смещением во времени. А это, в конечном счете, не устроило никого, передает Newslend.
Главный праздник советской эпохи своей помпезностью был призван, с одной стороны, заслонить некоторые неприглядные моменты прихода большевиков к власти, а с другой – связать «цепь времен», разорванную в 1917 году. Все в мировой истории устремлялось к 25 октября 1917 года, и все затем из него исходило. Даже последовавшая затем победа в Великой Отечественной войне в советском восприятии не заслонила этот праздник, и годовщина празднования этой победы только как-то «оттенила» его, еще ярче высветив, как было принято считать в официальной историографии, одну дату за счет другой.
Тот праздник, который мы сейчас празднуем, называется «День народного единства» – но человеческая психология так устроена, что невозможно ждать каких-то ярких, или даже не очень ярких, а самых обычных проявлений народного единства до появления внешнего врага, ясно выражающего свои враждебные интересы. Оно есть, это единство, но оно остается в латентном, «неактуализированном» состоянии. Любые государственные праздники всегда очень тесно увязаны с какими-то поворотными историческими моментами, и ничего удивительного, что вся короткая история нового праздника, которым попытались заместить старый, ознаменовалась поисками этого врага – официальными и «низовыми», «массовыми», удачными и не очень удачными – одним словом, противоречивыми.
Если бы в 1991 году победила «белая Россия» (которой к тому времени давно не существовало ни в каком виде), она, возможно, заменила бы 7 ноября на 4 ноября – но процессы, происшедшие у нас на стыке 1980-х и 1990-х годов, были намного сложнее и неоднозначнее, чем просто запоздалая победа белой России над красной.
В результате в эти четыре ноябрьских дня мы сейчас празднуем как минимум три крайне противоречивых и «противоположных по смыслу» праздника: для части России праздником по-прежнему является 7 ноября, то есть победа красной России над белой (предшествующие события, и последовавшая гражданская война как бы остаются за скобками). Другая часть населения, возможно, приняла правительственную точку зрения о том, что надо праздновать 4 ноября, то есть избавление России от иноземных захватчиков, приведшее к установлению династии Романовых, династии, явно ассоциирующейся с «белой Россией» – то есть, в ретроспективном восприятии, победу белой России; наконец. Наконец третья часть воспринимает и лишенное официального статуса 7 ноября, и приобретшее этот статус 4 ноября начальственной прихотью, оторванной от народных интересов, и противопоставляет этому свой подход к празднику и ищет собственного врага.
Первый «Русский марш» был проведен в 2005 году, одновременно с первым празднованием «Дня народного единства». Это, конечно, не случайное совпадение. Данные процессы в общественной жизни России кристаллизовались очень давно, но столь явные формы приняли только после того, когда наши власти решили сделать что-то с «проблемой 7 ноября» – по своему обыкновению слегка расковыряв болячку и оставив ее гнить. С точки зрения русского националистического движения и «красная Россия» с ее официальными праздниками, и «белая Россия» с ее официальными праздниками – это нечто бесконечно далекое от интересов русского народа. Не случайно на первом «Русском марше» через громкоговорители транслировалась запись о «России-3» – идея, правда, не получившая дальнейшего громкого развития.
Сместив праздник с 7 ноября на 4 ноября, наши власти случайно попали на одно из самых символических событий в истории России, но не в том плане, в котором они предполагали. Это была одна из самых громких побед русского народа, не ассоциирующаяся сейчас ни с какой идеологией – ни с белой, ни с красной. Россия до воцарения Романовых (династия которых была очень идеологична и до Петра I) и до установления советской власти (которая была предельно идеологична – настолько, насколько только возможно), воспринимается сейчас как некое «царство, свободное от идеологии» – что не вполне совпадает с исторической реальностью, но в данном случае это уже не так важно. Соответственно, и победа русского народа (безусловно, очень важная) над поляками воспринимается как победа именно народа, а не очередной официальной идеологемы, воплощенной в очередной правительственной команде Кремля или Зимнего дворца. Отсутствие тогда в России едва ли не вообще какой-либо официальной власти очень способствует этим представлениям – 4 ноября оказалось для этого едва ли не идеальной символической датой.
Таким образом, власти и русское националистическое движение празднуют в этот день едва ли не прямо противоположные события. Если для властей – это, фактически, начало царствования Романовых и появления «белой России» (свою преемственность с теми силами, которые пришли к власти в 1991 году, наше правительство никогда, по большому счету, не разрывало), то для русских националистов – это «победа без идеологии», что является большой ценностью для русской истории, которая всегда была слишком идеологична. На этой основе русское националистическое движение предлагает и выстраивать дальнейшее движение России – потому что если это удалось сделать один раз, на этом можно построить целую эпоху.
