15 октября 2013 года в Вене скончалась переводчица и славистка, тесно связанная с судьбами крупнейших русских писателей ХХ века, Элизабет Маркштейн, дочь одного из основателей компартии Австрии Иоганна Копленига, работавшая долгое время с Александром Солженицыным. В 1960-х - начале 1970-х годов, будучи частой гостей в СССР, она познакомилась со многими литераторами и, в частности, с Иосифом Бродским. Эта знакомство продолжилось в Вене, когда Бродский эмигрировал из Советского Союза.
Аудиозапись одной из ее бесед с Бродским сохранилась. Это - первое обширное литературное интервью поэта не только на Западе, но и вообще в его биографии, опубликовал портал Colta.ru.
В интервью Бродский, в частности, дал любопытные характеристики творчеству своих советских коллег.
По его мнению, Олег Чухонцев - "это абсолютный эклектик и не очень высокого качества". "Стихи его очень скучны, по-моему. То есть не скучны... Конечно, не пристало так говорить - дело в том, что они все там занимаются нельзя сказать, что плагиатом, но воровством - да. Потому что к ним в "Юность" (литературный молодежный журнал, орган Союза писателей СССР - Прим.ред. NEWSru.com) приходит очень большое количество стихотворений, и я не знаю, как это происходит - сознательно или бессознательно, но они просто очень многое крадут... Я просто помню, как, скажем, я давал стихи в День поэзии - их не напечатали, а потом появились стихи какого-то Соколова, еще чьи-то, Ряшенцева, Чухонцева, где было много тех же самых приемов", - сказал Бродский.
Наум Коржавин - "плохой поэт, совсем плохой", высказал мнение Бродский. "Ну, то есть, у него очень хорошая ориентация и хорошие политические мнения, все как полагается. И, может быть, даже вкус, он любит хороших поэтов, но писать он сам... Но это с моей точки зрения, только с моей".
Что касается корифеев советского поэтического Олимпа Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского, то тут Бродский высказался гораздо пространнее, но все также нелицеприятно.
Евтушенко - "поэт очень плохой", а "человек он еще худший". "Это такая огромная фабрика по воспроизводству самого себя. По репродукции самого себя. Но он гораздо лучше с моей точки зрения, чем, допустим, Вознесенский. Потому что он человек откровенный, во всех своих проявлениях - Евтушенко. И он не корчит из себя Artist. Он не корчит из себя большого художника. Он теми известными ему и понятными всем остальным средствами добивается того, что он хочет. Его стихи можно просто бросить так, не дочитывая, станет противно, и так далее... У него есть стихи, которые, в общем, можно даже запоминать, любить, они могут нравиться... А вот с Вознесенским у меня всегда одна и та же история - мне просто делается физически худо. То есть когда ты видишь его стихи - это нечто оскорбительное для глаз. Для глаз и для всех остальных органов чувств, которыми воспринимается текст... Бывает глупость, бывает банальность, бывает бездарно, бывает пошло, скучно, я не знаю как, но он дает какое-то совершенно омерзительное качество. И с моей-то точки зрения Евтушенко гораздо лучше, потому что худо-бедно он пишет стихи по-русски...", - говорит Бродский.
Владимир Уфлянд - "очень одаренный", Михаил Еремин - "он сначала писал замечательные стихи, постхлебникианская такая поэзия", Евгений Рейн - "человек уже в некотором роде сломленный", Анатолий Найман - "он уже не помнит, где свое, где чужое", Дмитрий Бобышев - "он не искал новых средств"...
Также Бродский соглашается с тем, что его вполне можно назвать советским поэтом, и рассуждает о понятии свободы — отталкиваясь от событий 1968 года в Чехословакии, а также от собственной эмиграции: В«...когда смотришь вокруг, то уже непонятно, во имя чего живешь. Вот особенно здесь. Непонятно. Складывается впечатление, что во имя shopping’аВ». Наконец, еще одна важная часть его рассуждений — соотношение счастья и страдания в жизни человека и творчестве художника.
По словам поэта, на тот момент в СССР было "некоторое количество (очень, по-моему, незначительное) поэтов, которые могли бы сделать очень многое, но, кажется, уже поздно". К таким "погубленным" поэтам, которых "не съели, не уничтожили, не убили", а "задушили" и "просто не давали выхода", Бродский отнес Владимира Уфлянда: "Это человек, безусловно, очень одаренный. Это такой поэт, живущий в Ленинграде, который почти уже не пишет стихов - одно-два стихотворения в год максимум".
Бродский назвал имена еще трех советских поэтов, которые, по его мнению, "хорошие", "если бы им дать возможность работать нормально", но уже слишком поздно. "Я у них многому научился. Они старше меня были года на три. Я с ними со всеми познакомился в 60-м году - на свое горе, на свою радость... Это Евгений Рейн, Анатолий Найман и Дмитрий Бобышев". Но Евгения Рейна Бродский считал "в некотором роде сломленным" личными обстоятельствами, Наймана называл "не самостоятельной фигурой", "переводчиком", которого эти переводы "малость погубили", потому что он "уже не помнит, где свое, где чужое". А Бобышев - хотя и "довольно талантливый человек, с очень высоким чувством языка и понятием того, что он делает в языке", не искал новых средств, потому ничего особенного и не вышло.
Отвечая на вопрос, считает ли он себя "советским поэтом", Бродский сказал, что у него вообще очень "сильное предубеждение против каких бы то ни было определений, кроме "русский", но про него вполне можно сказать "советский поэт". "В конце концов, это, при всех там его заслугах и преступлениях, все-таки режим реально существующий. И я при нем просуществовал 32 года. И он меня не уничтожил", - заявил Иосиф Бродский.
(Полное интервью поэта)
