«Они изымают детей любого гражданства и онорвеживают его. Ребенок должен забыть все, что связано с родным языком и культурой», – заявила газете ВЗГЛЯД координатор норвежского отделения международного общественного движения «Русские матери» Татьяна Биткина, комментируя частые случаи изъятия норвежскими чиновниками детей у российских родителей. Случаи изъятия детей у русских родителей в Норвегии стали регулярными. Русская община, насчитывающая 16 тысяч человек, обеспокоена, дипломаты и детский омбудсмен бьют тревогу.
О своей печальной истории и о ситуации в целом газете ВЗГЛЯД рассказала координатор норвежского отделения международного общественного движения «Русские матери»&В Татьяна Биткина, мама девятилетнего Ивана, по решению норвежских чиновников воспитывающегося в приемной семье.
ВЗГЛЯД: Почему стало так много случаев изъятия детей именно в Норвегии?
Татьяна Биткина: Норвежская система воспринимает русских просто как врагов. Мне это прямо говорили люди на работе: «Нам страшно, мы боимся русских».
ВЗГЛЯД: Чиновники вам тоже говорили такое?
Т.&В Б.: Чиновники не говорили, но как можно судить человека или систему? По поступкам. А поступки говорят о том, что система опеки бесконтрольна и ненаказуема. У работников опеки абсолютная власть, они могут творить все что угодно. Они издеваются и над собственными гражданами, и над российскими гражданами.
Они запугивают родителей. Даже те, кто имеет с этим дело уже несколько лет, так же напуганы, как и новые жертвы, часто стараются не рассказывать о том, что с ними случилось. Многие кончают жизнь самоубийством или стоят на грани. На этом все и построено: человек, переживший такое горе, становится недееспособным. Я кроме себя не знаю никого, кто после такой ситуации выжил, не опустился и не сошел с ума.
ВЗГЛЯД: Что послужило поводом для чиновников изъять у вас ребенка?
Т.&В Б.: В заключении было написано, что «мать пытается вывезти ребенка в чужеродную страну, к чужеродным людям». То есть мои родители, моя родина – это «чужеродное».
Ребенок был изъят, когда я была на работе, и его тут же заставили говорить «мама», «папа» чужим людям. То есть вообще без разбирательств.
Потом областная комиссия сделала заключение, что ребенок был изъят правильно. У меня был месяц отпуска, я хотела с ребенком провести отпуск у родителей, а это расценивалось как какое-то бегство, хотя никаких предписаний о невыезде у меня не было.
Ребенка забрали в мае 2011-го. Суд состоялся в ноябре 2011-го. И он постановил, что мать законопослушная, никого она не пыталась никуда вывезти, это ошибка, но ребенок пусть продолжает жить в приемной семье. В феврале 2012-го в областной комиссии должно было рассматриваться дело по проживанию в приемной семье, и там было решено, что ребенок уже столько времени прожил в приемной семье, и не надо его дергать.
Он видится со мной четыре раза в год по три часа в присутствии надзирателей и его мачехи. Три чужих человека наблюдают и потом пишут рапорты о том, что им показалось, что они считают. Мы вынуждены говорить только на норвежском. Уже пару лет как я умоляю разрешить, но они объясняют, что ребенок живет в норвежской семье, ходит в норвежскую школу, и ему русский язык не нужен. Ребенок до шести лет все свои чувства и переживания выражал на русском, изъятие было для него тяжелой травмой, и он лишен родного языка, культуры, российских родственников, которых у нас много и которые просто в шоке от этой ситуации.
Моему ребенку не разрешают говорить на русском языке, у него нет в школе преподавателя, который мог бы ему помогать хотя бы не забыть то, что он знал. Все, ребенок после трех лет не помнит ни слова. Сейчас ему десять лет исполнилось.
ВЗГЛЯД: У вашего сына только норвежское гражданство?
Т.&В Б.: Отец ребенка был полностью за то, чтобы у него было российское гражданство. Он даже говорил, что согласен на то, чтобы ребенок проживал в России, потому что в Норвегии творится беспредел в отношении детей. Он добровольно явился в российское консульство, подписал бумаги о своем согласии, чтобы ребенок получил российское гражданство. В декабре 2011 года сыну дали гражданство, он по документам российский гражданин.
ВЗГЛЯД: Российское гражданство детей для сотрудников норвежской опеки препятствием не является?
Т.&В Б.: Им без разницы. По закону все дети на территории Норвегии подконтрольны норвежской опеке, даже если ты турист или приехал в гости. Они изымают детей любого гражданства и онорвеживают его. Ребенок должен забыть все, что связано с родным языком и культурой.
Моя близкая подруга стояла на улице, качала коляску, и кому-то из соседей показалось, что она сильно ее трясет. Год к ней ходили, проверяли.
На нас, на русских, стоит «штамп»: мы самые агрессивные, мы непредсказуемые, и тем самым мы опасные.
ВЗГЛЯД: Почему, на ваш взгляд, они так считают?
Т.&В Б.: Я не знаю, но, конечно, наши мамаши очень эмоциональны. Я, например, когда вижу, как русская мама дергает ребенка, прикрикивает, у меня сердце кровью обливается. Так и хочется сказать: «Женщина, прекратите, как вы можете себя так с ребенком вести».
ВЗГЛЯД: Какие сейчас настроения в русской общине?
Т.&В Б.: На прошлой неделе у нас был семинар, собирались русские, которые давно живут и работают в Норвегии. Очень все обеспокоены, атмосфера накалена в русском обществе. Люди говорят друг другу, что, когда уходят на работу, боятся, что ребенка больше не увидят.
ВЗГЛЯД: Есть люди, которых эта ситуация заставила задуматься о переезде?
Т.&В Б.: Люди начинают уже серьезно задумываться, потому что в таком напряжении просто не могут жить. Систему эту не переделать. Нашим работникам посольства не дают даже присутствовать на судах. Как консул ни бился, чтобы попасть, например, на мои заседания, говорил, что готов быть немым наблюдателем, ему отказывали. В деле моего сына были нарушены не только международные нормы, но и местные законы.
ВЗГЛЯД: Вы будете продолжать бороться?
Т.&В Б.: Я не отчаялась, я жду своего сына. Потому что когда он будет никому не нужен в 18 лет, он вернется ко мне.
Суды пока остановлены. Чтобы я могла сейчас подать в суд, надо иметь постоянную работу. У меня в данный момент нет материального достатка, чтобы в глазах судей выглядеть имеющей возможность содержать ребенка. Когда они его забирали, у меня была работа, квартира, прекрасная мебель, машина. Потом, естественно, судебные издержки... Суды в Норвегии оплачивает государство, но у меня было помимо этого много издержек: я обращалась в общественные организации, в партии, надо было много ездить.
Не знаю, смогу ли я выдержать в Норвегии до его 18-летия. У меня душа на родине, в России. А из-за этой ситуации я пока здесь нахожусь, в надежде, что, может, что-то переломится, что надо еще подождать. И потом, хотя бы четыре свидания в год, но они у меня есть. Я хотя бы вижу, что он живой.
Система никогда не признает своих ошибок. А по этой системе, пока я не пройду все суды, я не могу идти в Страсбург. Да что толку с него! Они игнорируют решения Страсбурга, уже были такие прецеденты. Норвежцам вообще по барабану международные законы. Что хотят, то и воротят. И это называется норвежской демократией – несоответствие даже тем законам, которые написаны. Я им объясняю: «Это хаос, ребята». «Нет, у нас это такая демократия, а вы, русские, не понимаете».
Если у нас в России существует коррупция, нарушения прав человека, мы об этом хотя бы не молчим. Потому что для того, чтобы решать какую-то проблему, надо посмотреть ей в лицо. А норвежцы отрицают сам факт нарушения прав человека, прав ребенка.