Каким Церковь желает видеть своего патриарха? На этот вопрос нет интересного ответа, то есть такого, который предполагал бы содержательное продолжение разговора. Ибо сразу появляется вопрос: а чье мнение есть мнение Церкви?
Церковь — это миллионы людей. Они разные. У них есть точка консенсуса. Она хорошо известна. Она называется «символ веры». Но про качества патриарха там ничего не говорится.
Все опять же согласятся, что патриарх должен быть «хорошим христианином» и «добрым пастырем». Но расшифровка этого почетного звания у каждого будет немного своя.
В православном интернете развернулись широкие дискуссии на эту тему. Наиболее интересной мне представляется та позиция, которая желает видеть в патриархе тихого молитвенника. Я бы сказал, что это народное чаяние. Но поскольку формула «глас народа — глас Божий» никогда не входила ни в круг верований христиан, ни в число научных аксиом, я всё же рискну с ней поспорить.
Понятно, что христианин считает милость Божию главным условием и наполнением церковной жизни. Понятно, что — с христианской же точки зрения — милость Божию привлекает молитва искреннего, чистого и горячего сердца. Отсюда вполне логичным кажется, что патриарх, стоящий на вершине земной Церкви и, значит, уже на самой границе небесной иерархии, должен стать идеальным Посредником. В своих молитвах он должен выступать транслятором нужд земной Церкви наверх и, в ответ на свои молитвы, обратно, реципиентом благ Неба для нас, землян…
И всё же это народное богословие неверно.
1) У христиан один Посредник между Небом и землей — Христос. И молитва матери над колыбелью дочки никак не менее «доходчива» до Христа, чем молитва патриарха в храме Христа Спасителя.
2) В Церкви нет рейтинга молитвенников. Нет протоколирования результатов их молитв. Соответственно, нет и критериев, по которым можно сравнивать, кто из священнослужителей «более», а кто «менее» молитвеннен. Даже длительность и частота молитв отнюдь не равны их действенности.
3) Все епископы публичные богослужения совершают одинаково — и по частоте, и по длительности, и по истовости, и по красоте. А об их частной и внутренней молитве могут судить разве что их келейники. Так, может, тогда и Поместный собор подменить опросом келейников архипастырей?
4) В истории Церкви хорошо известен тип аскета-людоеда. Вроде бы и молитвенный батюшка, и жизнь ведет строгую. Но вот дара понимания людей и милостивого к ним снисхождения — нет. Это фарисей в изначальном смысле этого слова (когда еще к этому слову не приклеился синоним «лицемер»). Фарисей в Евангелии — это просто строгий ревнитель, жесткий и к себе, и к другим. Кстати, слово «фарисей» стало негативным после того, как они для разрешения внутриеврейских споров стали зазывать римских оккупантов…
5) Зачем молитвеннику мешать молиться? Зачем из кельи тащить его на патриарший трон? Если служение патриарха сводится к молитве — тогда зачем прерывать молитву и идти в патриархи? Богу равно приятна молитва любого человека, независимо от его сана. Молитвенник умеет молиться, и зачем же мешать человеку делать именно то, что у него получается?
6) Патриарха избирают не для молитвы. Даже в настоятели монастыря избирают не самого молитвенного. А уж патриарха тем более избирают не для того, чтобы поминальные записочки ему подавать.
7) Разве мы выбираем того, кто будет ВМЕСТО НАС молиться? Кстати, в истории Церкви было немало молитвенников, которые оказывались совершенно никчемными патриархами.
8) Умудрение патриарх получает не потому, что молится больше остальных, а потому, что остальные молятся. И вот а) по молитвам Церкви и б) для нужд Церкви Господь вразумляет пастыря гораздо более, чем по его личным заслугам. Положение священнослужителя не тождественно мирянскому. За священника-епископа-патриарха молится община (приход, епархия, поместная церковь). И из этого мощного источника он может восполнять личную немощь. Церковь должна молиться за патриарха, а не патриарх за Церковь (точнее, в большей мере первое, чем второе).
Молиться за патриарха может вся многомиллионная Церковь. А вот думать и принимать решения должен он сам. Так что пусть лучше живой ум он принесет в себе и с собою при восхождении на патриаршую кафедру.
9) У патриарха есть совсем иные задачи, кроме молитвы. Чтобы понять своеобразие патриаршего служения, надо вынести за скобки всё то, что патриарх должен был бы делать и не будучи патриархом. То есть те его долженствования и добродетели, которые должны быть ему присущи как а) христианину; б) монаху; в) священнослужителю; г) епископу. При этом стоит помнить, что пункты «б» и «г» могут находиться в определенном противоречии между собой: монах прежде всего послушник, епископ прежде всего владыка. Константинопольский собор при патриархе Антонии (1388—1397), заметив это противоречие, постановил: «Если кто, будучи облачен в малую схиму, будет призван к архиерейскому сану, таковой освобождается от принятых им на себя обетов».
Так в чем же долг именно патриарха? Это должен быть прежде всего политик и администратор. Он — тот, кому Церковь поручила представлять ее в диалоге со светской властью. Он — епископ столичного города. И только в этом его отличие от других епископов. Ему легче выходить на высшие государственные власти для отстаивания общецерковных интересов и для помощи региональным епископам в решении их локальных проблем. Провинциальный епископ переводится на столичную кафедру не для того, чтобы он стал больше молиться, а для того, чтобы загрузить его общецерковными делами.
Никакого особого таинства патриаршества нет. Обычный епископ в не совсем обычном городе — в столице. Что, от Москвы до Неба ближе, чем от Владивостока? Нет, конечно. Но от кабинета московского епископа ближе до кабинета всероссийского царя или президента. И вот в силу этой близости вся Церковь, все другие епископы обращаются к своему столичному коллеге, с тем чтобы он не «вымолил» их, а помог отстоять интересы Церкви (в том числе провинциальных епархий) в коридорах дворцовой власти.
В общем, патриарх не должен быть МОЛИТВЕННЕЕ, чем обычный епископ. Это не означает, что он не должен любить молитву и богослужение. Просто это значит, что не надо искать ВЫДАЮЩЕГОСЯ молитвенника для патриаршего служения. Он не обязан быть более молитвенным, чем любой другой епископ или батюшка. Но патриарх обязан быть более мудрым, информированным, сдержанным, убедительным.
Сегодня же лозунг «Нам нужен патриарх-молитвенник» стал не духовным, а партийным. Это боевой клич антикирилловцев.
И даже вне контекста предвыборной полемики у этой вроде бы неотмирной позиции есть вполне ясное политическое последствие. «Молитвенное затворничество» — это давний способ приспособления Церкви к любым извращениям светской жизни. Мы сидим за церковным забором и оттуда не выходим. Жизнь идет мимо нас, а мы молимся (только вот молитвы наши не очень исполняются и наши сыновья из комсомола не возвращаются). Так было в советские годы. Да и в дореволюционные столетия тоже. Солженицын в своем «Красном колесе» пишет, что когда он готовился к написанию этого романа, то пролистывал тома подшивок дореволюционных газет. Так вот, его поразила церковная реакция на главные события народной жизни государства в то время. Таковых реакций было только две: это заупокойная панихида и благодарственный молебен. Скажем, не удалось покушение на императора — служится благодарственный молебен, удалось — панихида.
И нецерковный мир именно такой расклад очень устраивает! В день похорон патриарха одна (нецерковная) женщина сказала мне: «Церковь не должна нас учить! Церковь должна за нас молиться и всё нам прощать!» Гениальная формулировка быдлового отношения к Церкви!
Но ведь и сами православные недалеко от этого ушли. Очень точно это резюмировал Константин Крылов: «Кирилл многих православных смущает именно тем, что он, не дай бог, будет что-то делать, а не «молитвенно хворать», как подобает такому почтенному человеку. «Пимена, Пимена хотим, чтоб снова Пимен, который всё болел и за всех там где-то молился».
Сама же Церковь в пастыре всё же выше молитвенного затворничества ценит помощь людям.
Вот слова святого Иоанна Златоуста монаху-отшельнику: «Покинь свои горы и оставь там свою бесплодную склонность, которая не может послужить ни людям, ни Богу. Возьми посох и отправься на низвержение идолов в Финикии» (Цит. по: Тьерри А. Святитель Иоанн Златоуст и императрица Евдоксия. Христианское общество Востока. М., 1884. С. 183).
Для Златоуста это принципиально: быть с людьми для него важнее, чем пребывать в уединенной чистоте: «Велик подвиг и велик труд монахов. Но если кто сравнит труды их с священством, хорошо исправляемым, тот найдет между ними такое различие, какое между простолюдином и царем» («Слова о священстве», 6, 5).
«Если бы кто предложил мне на выбор: где я желал бы заслужить доброе о себе имя, в предстоятельстве ли церковном, или в жизни монашеской, я тысячекратно избрал бы первое» («Слова о священстве», 6, 7).
«И не говори мне таких бессердечных слов: «Что мне заботиться? У меня нет с ним ничего общего». У нас нет ничего общего только с дьяволом, со всеми людьми мы имеем очень много общего. Не будем говорить, что у нас нет с ними ничего общего, потому что это дьявольское бесчеловечие» («Беседы о статуях», 1).
«Нет ничего холоднее христианина, который не заботится о спасении других… Никто не был осужден за собственные грехи, но за то, что не был полезен другому» («Беседы на Деяния», 20, 4).
«Как Павел приводил в замешательство иудеев, живущих в Дамаске, когда он еще и не начинал совершать знамений? Тогда он еще не начинал творить чудес; и никто не может сказать, что народ удивлялся ему по молве о его чудотворениях; доселе он побеждал только словом своим» («О священстве», 4, 7).
«Если бы мы имели силу знамений, то не стали бы так много заботиться о слове; но если не осталось и следа той силы, а между тем со всех сторон и непрестанно наступают неприятели, то уже необходимо нам ограждаться словом, чтобы нам не поражаться стрелами врагов… Для всего этого нам не дано ничего другого, кроме одной только помощи слова; и если кто не имеет этой силы, то души подчиненных ему людей постоянно будут находиться в состоянии нисколько не лучше обуреваемых кораблей. Как же кто-нибудь, оставаясь невеждою, может обличать противящихся? Всё это вымыслы и предлоги и прикрытие беспечности и лености… Одних дел недостаточно для научения» («О священстве», 4, 5—8).
«Если двенадцать человек «заквасили» всю вселенную, подумай, сколь велика наша никчемность, если мы, пребывая в таком количестве, не в состоянии исправить оставшихся — а ведь в нас должно было хватить закваски на тысячи миров… Но то, скажешь, были апостолы. Что же из этого? Разве они Ангелы были? Но, скажешь, они имели дар чудотворения. Долго ли эти чудеса будут служить для нас прикрытием нашего нерадения?» («Беседы на Евангелие от Матфея», 46, 2—3).
И если так было в древнем мире, то в современном информационном обществе и один в поле воин. Особенно если это глава Церкви. У патриарха много возможностей для слова. Главное — чтобы ему было что сказать и чтобы его слово могло бы убеждать людей нецерковных, а не просто убаюкивать уже православных мантрическим повторением заранее уже известных тезисов.
Скажете, что и «хворый молитвенник» может из кельи поддерживать церковных проповедников, сам же в тиши своей кельи молясь за них? Но начальник — это тот, кто организует работу подчиненных, защищает их и, простите, находит деньги на оплату их труда и проектов.
Поскольку патриарх избирается пожизненно, то он еще станет и хворым, и затворником. Но зачем же сразу такого избирать? Может, дать ему хоть несколько лет да поработать?
Мнение Церкви скоро выскажет собор. А я пока думаю так.
diak-kuraev.livejournal.com/1137.html
