«Людям просто некуда обратиться. Кому им рассказать про свои беды? Философу? Думаю, что сейчас в обществе нет более социального человека, чем священник», – так объяснил газете ВЗГЛЯД растущее влияние церкви клирик Епархиального подворья в честь святителя Николая Чудотворца (Рязань) иерей Димитрий Фетисов. Защита веры или наступающая клерикализация, восстановление общества или навязывание людям сконструированных моральных норм, ограничение свобод или восстановление естественного порядка вещей – вот уже полгода спор о роли и месте религии в современной истории России идет по нарастающей.
В интервью газете ВЗГЛЯД философ Андрей Ашкеров пояснил, что, по его мнению, сегодня «церковь монополизирует производство чуда, хотя не только она может его произвести. Но чудо и стоит дороже всего».
В свою очередь чаемая некоторыми консерваторами «симфония церкви и государства» одним представляется несомненным благом, а другим – категорическим злом. О том, что сотрудничество этих двух сил обусловлено исторически и о жизни священника в современном мире газете ВЗГЛЯД рассказал клирик епархиального подворья в честь святителя Николая Чудотворца (Рязань), старший преподаватель кафедры теологии Рязанского государственного университета им. С. А. Есенина, иерей Димитрий Фетисов.
ВЗГЛЯД: Отец Димитрий, недавняя всех взволновавшая новость – о возможности участия священников в выборах – это ли не вторжение церкви в светскую жизнь?
Димитрий Фетисов: Ну, это не новость, а, вероятно, вброс. Речь на последнем Синоде шла о том, что запрет на участие в работе любых органов власти, за исключением чрезвычайных случаев, подтверждается, для таких случаев только была дана более четкая регламентация действий. Что это за случаи? Например, есть угроза, что губернатором в некоей митрополии может стать адепт тоталитарной секты. Вполне естественно, что кто-то из клириков захочет защитить чад Церкви, предложив альтернативу данному кандидату.
Важно также отметить, что клирики и миряне, которые, собственно, и составляют Церковь, являются полноценными гражданами своей страны и имеют право публично высказываться по волнующим их вопросам, опираясь на свое религиозное мировоззрение. Да, я священник, но у меня трое детей, и мне важно участвовать в процессах, которые повлияют на их будущее, хотя бы давая нравственную оценку тем или иным событиям, происходящим в стране. Мое слово – это моя позиция, а не сразу «вторжение Церкви».
Вообще же, вопрос участия или неучастия Церкви в политической жизни – это вопрос не догматики, а саморегуляции в конкретной исторической ситуации, и архиерейский или поместный собор вправе изменить это положение в зависимости от обстоятельств.
ВЗГЛЯД: А можно и против государства, получается?
Д.Ф.: При некоторых обстоятельствах возможно и такое. Об этом сказано в «Основах социальной концепции РПЦ», документе, ставшем официальной позицией Церкви на юбилейном архиерейском соборе в 2000 году: «Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душе вредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении. Христианин, следуя велению совести, может не исполнить повеления власти, понуждающего к тяжкому греху».
Но это крайний случай. В основном же мы должны повиноваться и чтить власть, даже если она состоит из безбожников. Апостол Павел говорит: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению; а противящиеся сами навлекут на себя осуждение» (Рим. 13. 1–3). Это было сказано, когда во главе римского государства стояли далеко не идеальные люди, а, в общем-то, нечестивые язычники. Так что, Церковь до определенного момента всегда была конформистски настроена по отношению к государству, до тех пор, пока чиновник не требовал принести жертву идолам или поклясться гением императора. Если же подобное происходило, то, насколько это было возможно, первые христиане старались в рамках закона отстоять свои права, как это сделал апостол Павел, потребовавший императорского суда, сославшись на свое римское гражданство, а в противном случае – шли умирать за Христа.
ВЗГЛЯД: Но ведь Христос говорил, что кесарю – кесарево, а Богу – Богово. Ведь Христос не был государственником и не претендовал на власть, он пришел за другим, так что, апостол Павел, на мой взгляд, просто трактует его слова.
Д.Ф.: Для православного христианина или даже протестанта никогда не стояло такого вопроса: «Правильно ли апостол Павел трактует слова Христа Спасителя?»
А то, что касается этого высказывания Господа, необходимо вспомнить контекст той ситуации, при которой были произнесены эти слова. Вопрос об уплате подати задавался Христу фарисеями в надежде устранить оппонента, скомпрометировав Его. Территория Иудеи была оккупирована римскими властями, и призыв не платить налоги стал бы поводом для обвинения в сепаратизме. Так же, как и простое подтверждение необходимости уплаты подати кесарю было бы расценено как предательство национальных интересов. И ответом была такая вот обоюдоострая формулировка, дающая нам ориентир на цели духовной жизни как самые главные. Поэтому политика в чистом виде для нас постольку-поскольку, а настоящая жизнь в Боге.
Меня, например, мои прихожане еще ни разу не спрашивали: «За кого вы, батюшка, благословите голосовать на выборах?» Я также точно знаю, что меня не поймут, если я буду на проповеди проводить политическую агитацию. Но и здесь есть некие исключения. Например, если закон о ювенальной юстиции будет принят в таких же формулировках, как на Западе, или законодательно обяжут отказаться от понятий «папа» и «мама», заменив их на «родитель № 1» и «родитель № 2», то замалчивать это будет нельзя.
Кстати, не только по вопросу ювенальной юстиции, но и по многим другим моментам Церковь очень часто не просто имеет свою позицию, но и серьезно критикует государственную власть.
ВЗГЛЯД: Но патриарх ведь поддерживает Путина. Или это совсем исключение?
Д.Ф.: Поддержал, но каким образом? Во-первых, это было сделано достаточно сухо, без дифирамбов. Святейший патриарх никого не связывал своим благословением и тем более не объявлял, что человек, не поддержавший Путина, оказывается вне Церкви. Во-вторых, речь шла о том, что Церковь чувствует себя сейчас весьма свободной благодаря мудрой политике руководства страны. Это ведь объективный факт, у РПЦ сейчас такая свобода самоорганизации, какой не было в истории русского православия.
Ну и, в-третьих, глядя на современное оппозиционное движение, нельзя не заметить, что иногда прямо, а иногда косвенно оно призывает к оранжевой революции. Будем искренни, за редким исключением лидеры несистемной оппозиции занимаются раскачиванием лодки, в том числе и допуская не просто антиклерикальные, но и оскорбительные по отношению к верующим высказывания. Я думаю, что, если бы патриарх и промолчал, его все равно не оставили бы в покое, например, пеняя, что он не служит молебен о ниспослании успехов славному оранжевому делу.
Можно еще «в-четвертых» сказать: мы не католики, для которых голос Папы равен и даже выше голоса Церкви. В православии же, где важен принцип соборности, выражения типа «Церковь говорит», «Церковь поддержала» в полной мере корректно сочетаются лишь с соборными церковными определениями, или хотя бы постановлениями Синода.
ВЗГЛЯД: А как же мир горний? Зачем вообще вникать во всю эту власть-не власть?
Д.Ф.: Да, в идеале мы должны относиться к миру сему, как те ребята, сбежавшие из Матрицы. Здесь все не совсем настоящее и подвержено тлению и смерти. Но буддийских утопий мы тоже никогда не строили: насколько это в наших силах, необходимо сдерживать и внешнее зло.
Хорош был бы патриарх Гермоген и монахи Сергиевой лавры, если б присягнули интервентам? Какие, мол, предатели? Мы не в России, а в горнем мире живем, так что, просьба не беспокоить.
ВЗГЛЯД: На страницах газеты ВЗГЛЯД философ Андрей Ашкеров предположил, что запрос на мораль, который идет снизу, – уже тенденция. И государство не в состоянии сформулировать никаких моральных ценностей, а Церковь как раз может и хочет быть идеологическим отделом ЦК партии, будет давать установки. Как вы полагаете, ведь к этому все и придет?
Д.Ф.: Он прав в том, что запрос огромный и идет снизу. Миллионы людей посетили пояс Богородицы, а в некоторых храмах молодежи сейчас, пожалуй, больше, чем пожилых людей. Или вот книга архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые» – ее тираж перевалил уже за миллион сто тысяч экземпляров. Можно ли было представить год или два назад, что книга православного священнослужителя с нехитрыми рассказами станет популярней самых попсовых бестселлеров? Скажу также и по своему небольшому опыту. Я преподаю в светском вузе, негласно по просьбе педагогов и родителей периодически посещаю несколько городских школ. Так вот, везде люди с жадностью слушают слово священника, хотя чаще всего он вовсе не красноречив. Никакого формализма, это очень естественный запрос.
Почему? Думается, причины две. Во-первых, многие сейчас начинают понимать, что так называемая автономная нравственность неизбежно деградирует. Ведь все ныне разваливается, потому что разложился человек, лишенный Евангелия. И не надо говорить про счастливые, целомудренные и честные советские годы. Эти три–четыре поколения деградировали на глазах, хотя вначале сохраняли христианскую закваску по инерции. Да и сейчас, копни какого-нибудь нравственного атеиста, и ты увидишь, что его бабушка была человеком религиознейшим.
Во-вторых, людям просто некуда обратиться. Кому им рассказать про свои беды? Философу? Думаю, что сейчас в обществе нет более социального человека, чем священник.
Так что, представителям Церкви навязываться и рваться к власти не приходится. Какой уж там «идеологический отдел ЦК», какие «установки»? У нас сколько попов, столько и мнений, и так, в общем, было всегда. Восточное православие всегда было чуждо духа формализма, в отличие, скажем, от римского католицизма, где до недавних пор пытались регламентировать все, вплоть до домашнего чтения. Так называемый Index Librorum Prohibitorum – список запрещенных книг – просуществовал аж до 1966 года. До этого времени книги, входившие в сей список, нельзя было читать под страхом отлучения.
ВЗГЛЯД: А Победоносцев?
Д.Ф.: Да, в синодальный период была обязаловка. Но, открыв любой семинарский учебник по истории РПЦ, вы увидите крайне негативную оценку данной эпохи. Опираясь на протестантскую модель государственно-церковных отношений, Петр сделал из Церкви министерство. По общему мнению современных авторитетнейших богословов, этот вынужденный формализм синодального периода отчасти и привел к трагедии 1917 года, которую предварило духовное обнищание народа.
ВЗГЛЯД: Кстати, формализм и духовное обнищание. У нас теперь защищаются чувства верующих. Я лично знаю многих православных людей, которые очень трепетно относятся к разделению православия и всяких выдаваемых за него народных поверий, которые говорят, что вот сжигание чучела зимы – это, конечно, очень далеко от православия. А есть люди, которые прекрасно совмещают поход в церковь, покупку свечки и веру в астрологические прогнозы, хотя, мне кажется, священники языки уже стерли, объясняя, что не надо читать гороскопы, что это неправильно. А людям все равно: они поплевали через плечо. И теперь государство устанавливает чувства верующих, а это такое расширенное толкование: человек одновременно и в Христа верует, и в гороскоп заодно.
Д.Ф.: В самом деле, у нас есть государственная религия – оккультизм. Везде гороскопы, будь то российская газета или ток-шоу на федеральном канале. А количество целительниц, белых магов и прочих артистов во много раз превышает количество священников. Глупо, конечно.
А закон, несомненно, весьма настораживает. Что там напишут, как он будет работать, этот новый продукт «Чувствометр оскорбительный портативный», страшно подумать. Но делать-то все равно что-то надо. После случая в храме Христа Спасителя у меня некоторые прихожане действительно плакали.
А что предложила наша культурно-интеллектуальная «элита», чтобы ничего подобного не повторялось? Ничего. Напротив, подняли такой крик, что это кажется уже естественным правом свободного человека – самовыражаться, гадя в храме.
ВЗГЛЯД: Мне кажется, здесь важный момент, потому что после истории с Pussy Riot проявились все эти околоцерковные организации, и уже даже некоторые священники высказываются жестко обо всех этих персонажах, которые дерутся, ходят по выставкам и призывают их закрыть. Сами священники осуждают агрессивную защиту церкви. Я как светский человек, смотрящий со стороны, понимаю, что есть протодиакон Андрей Кураев или иеромонах Димитрий (Першин), вменяемые люди, голосов которых, к сожалению, не слышно, а слышны вскрики всяких фриков и идиотов, которые тут, чуть что, идут морды бить.
Д.Ф.: Назовите мне, пожалуйста, крупных церковных деятелей, одобривших подобные акции.
ВЗГЛЯД: Отец Всеволод Чаплин. Впрочем, оговорюсь, прямо не одобрял.
Д.Ф.: Я вообще считаю, что этот экзамен мы хоть на твердую тройку – а, может, даже и четверку – сдали. Разговоры о мордобитье так и закончились разговорами. Был один дуралей, ударивший девушку, но он извинился, причем видно, что вполне искренно.
Рассужденья про радикализм о. Всеволода неосновательны при ближайшем рассмотрении. Вспомним этот злополучный дресс-код. Ведь это же попытка договориться. Ребята, с какой стати я должен слушать ваш мат и видеть даму неглиже в общественном месте? Ну я-то, ладно, потерплю, а вот мои дети? Как им объяснить некоторые вещи – не вам. «Вон тетя пошла в ночнушке! У нее, что, папа, денег на одежду нет? Давай ей платье купим». Вот если я сейчас в троллейбусе запою молитву – это нормально? Нет? Ну так и вы извольте не материться в общественном месте.
О. Всеволод стратег. Начиная какую-то мысль, он ее приводит к логическому завершению, оргвыводу, так сказать, не боясь взять на себя ответственность. Этим он и раздражает либеральную интеллигенцию, которая на это как раз не способна. Поругать, побрюзжать – это пожалуйста, но что же вы конкретно предлагаете? Молчание. Но обратите внимание, в отличие от наших оппонентов, у наших предложений нет менторского тона – «вам надо, вы должны, это ваша главная задача»...
А о. Всеволод вообще, по-моему, весьма способен к самоиронии и диалогу.
ВЗГЛЯД: Хорошо, но он же не активист, а активисты куда менее склонны к самоиронии....
Д.Ф.: Да уж, режет слух: православный активист. Думаю, не стоит этого пугаться и воспринимать это новое явление всерьез, т. к. эти люди, судя по всему, неофиты, переживающие период бурной влюбленности в предмет своей веры. Я сам воцерковился, будучи школьником, классе в седьмом–восьмом, и сейчас без смеха не могу вспоминать свои глупые предприятия по христианизации своей семьи и товарищей.
Не исключаю, что все это еще более поверхностно – просто что-то типа новой субкультуры «а-ля православный». Есть вот подражатели сказочных эльфов, гномов и даже троллей. Тогда тем более не стоит бояться этого явления, ведь еще не было случая, когда «эльф» подстрелил насмерть «орка». Игра, она и есть игра: косички отрастил, лук носит, но Уголовный кодекс чтит – стрелы без наконечников.
А неофитам, которые ко мне приходят, я рассказываю о том, что делиться сокровищем, т. е. Словом Божьим, можно лишь с тем, кто жаждет этого, адресно.
ВЗГЛЯД: Но все говорят, запрос-то есть...
Д.Ф.: Несомненно. Даже, подчеркну, жажда. Если бы я увидел ее отсутствие, то не стал бы проповедовать, т. е. дарить это сокровище людям.
Важно отметить, на что запрос. На Церковь с человеческим лицом, которая и изображена в книге архимандрита Тихона. Там все очень жизненно: есть и святые люди, и откровенно непорядочные, а в основном – те, кто только начал борьбу со своими страстями. Это все мы – и священники, и миряне. Нужно быть честным, мы, священники – плохие христиане. Но из-за этой искренности люди и тянутся к нам. Им важно пообщаться с человеком, а не ангелом. Что ангел-то скажет? Поймет ли? А я постараюсь понять, ведь так же и с женой могу поругаться, и рюмку на праздник пропустить.
ВЗГЛЯД: Это же ответственность – объяснять людям, как они должны жить?
Д.Ф.: Огромная. Это страшно. Но, опять же, это не мы, поп Димитрий или Всеволод, придумываем, как жить, и не кричим «должны». Мы лишь напоминаем духовные законы, содержащиеся в Евангелии.
ВЗГЛЯД: А вы считаете, что все священники чувствуют эту ответственность? Все ли люди, которые облечены саном, это понимают?
Д.Ф.: Конечно, не все. Как и в любой, самой благороднейшей профессии, у нас тоже встречаются непорядочные люди. Но хочу повернуть вопрос по-другому. Знаете, человек при личном общении, тем более в кризисных ситуациях, чувствует, искренно его слушают или нет. Каким бы ни был священник артистом, прихожан не обманешь, они видят, молится их пастырь или лицедействует, старается он хоть немного соответствовать своим словам, или это у него ремесло. Мы живем как бы в большой деревне, где все друг про друга знают.
Господь предупредил нас беречься закваски фарисейской, и мне кажется, мы этого в целом избегаем. Я почти никогда не видел, чтоб мои собратья – священники предъявляли людям требования выше, чем к себе.
А в иных случаях все в итоге происходит по присловью «Бог ему судья». Случаи тайного, но тяжкого нарушения священником церковных канонов со временем все равно заканчиваются, в лучшем случае – просто лишением сана, в худшем – предшествующей или сопутствующей ему большой личной трагедией. Слыша об этих случаях и их причинах, любой священник думает про себя: «Сохрани меня от этого, Господи!»