Вопреки мифу, Царь-пушка когда-то стреляла картечью. Татьяна Толстая когда-то была хорошим писателем. Теперь на Царь-пушку глазеют туристы, на Татьяну Толстую — телезрители, ведь не стреляющее, давным-давно устаревшее орудие четыреста лет остается самой главной пушкой России, а Татьяна Толстая уже много лет — самым главным писателем.

Вознесение в классики

Дебюты бывают разные: блистательные, провальные, незаметные. Татьяна Толстая, безвестный корректор издательства «Наука», после сборника рассказов «На золотом крыльце сидели» оказалась среди первых писателей страны.

Небедную талантами русскую литературу 80-х взяла приступом. Даже самые брюзгливые критики влюбились с первого взгляда в ее прозу, в ее слог, в ее стиль:

«…С тех пор он видел сны. Вода и ее переменчивый цвет, ее обманные облики вошли в его сны и притворялись небесным городом, — золото на голубом, зеленое на черном. Водяные улицы — зыбкие, как и полагается; водяные стены, водяные шпили, водяные купола. На улицах — водянистые, голубоватые лица жителей. Царь построил город своего сна <…> и вот жить нам теперь в чужом сне» («Чужие сны»).

Такого Петербурга не знали ни Пушкин, ни Гоголь.

Как жаль, что в начале 90-х боги не вознесли ее, как Зевс Ганимеда, не усадили за пиршественный стол среди классиков русской литературы. Тогда не было б телеэфиров «Школы злословия» и «Минуты славы», не вышел бы скучный и претенциозный роман «Кысь».

Госпожа Гаргантюа

Толстая писала эту «Кысь» с 1986 года. Но антиутопия безнадежно устарела уже года через два-три: угроза ядерной войны отступила, тоталитарный режим рухнул. Роман-предупреждение оставалось выкинуть в мусорную корзину. Но Толстая переделала его в сатирический роман, не о России будущей, о России всегдашней.

Дикие люди в дикой стране, власть тьмы и тьма власти, цитаты из русской литературы и реминисценции из русской истории не пересчитать.

Но сама природа Татьяны Толстой вступила в конфликт с жанром. Ей полагалось создать нечто страшное и отталкивающее. Не получилось.

Толстая старалась, но ничего не могла поделать с собственным жизнелюбием, с мироощущением счастливого человека. У нее даже мир монстров вышел каким-то уютным, домашним.

Роман начинается рецептом приготовления черного зайца. Потом будут аппетитные блюда из мышей и червей, которые прямо-таки отдают Мельниковым-Печерским:

«…Вам с ее, с мыши, вздумалось пти-фри а ля мод на ореховой кулисе изготовить али запечь под бешамелью с крутонами?» В самом деле, почему бы и не отведать мыши «под башамелью», да еще с крутонами!

Еда для Толстой — важная тема. В ранних рассказах не столь заметная, со временем она всё более выходит на первый план. Толстая пишет о кулинарной книге Молоховец, о еде в России, в Америке, в Греции:

— Остановитесь, вы разошлись!
— Нет уж, не остановлюсь!
— Я хочу есть!
— Я тоже! («Нехоженая Греция»).

Пару лет назад Марина Палей опубликовала самый злой русский роман. Его герой, Жора Жирняго, социальный тип современного российского интеллигента, беспринципного, зато прожорливого и жадного до материальных благ. Грамотный читатель легко найдет прототип Жирняго.

Для Марины Палей такой modus vivendi отвратителен. Поэтому к Жоре она безжалостна. Жора страдает булимией, он постоянно голоден, а потому пожирает (в прямом и переносном смысле слова) всё на своем пути. Метафора стяжательства? Да, безусловно, но не только.

Татьяна Толстая — воплощенная витальность. Она любит жизнь, любит этот мир, со всеми его радостями и мерзостями.

Толстая — сугубо русское явление, она России соприродна. Ее легко представить практически в любую эпоху. В семнадцатом веке — боярыней, в девятнадцатом — помещицей-крепостницей вроде Варвары Петровны Тургеневой. Культурной (Вольтера и Гёте читала), но властной — воли бы дворовым не давала:

— Тетеря, как ты разговариваешь с барином?! Твое место в узде! («Кысь»)

А вот за границей Толстую не представить. Как она несколько лет литературу американцам преподавала, ума не приложу.

Не случайно эта энергичная и успешная дама не осталась в США, а вернулась на родину, попутно написав полдюжины злых эссе об Америке и американцах, положив начало новой антиамериканской мифологии: истории о тупых жителях самой могущественной страны мира появились у Толстой задолго до Задорнова.

Ужель та самая Татьяна?

Еще в 90-е Татьяна Толстая перешла от рассказов к эссе. Умная, образованная, наблюдательная, ироничная Толстая стала идеальным эссеистом и колумнистом. О чем бы она ни писала: о Микки-Маусе, об иностранной литературе или о борьбе с курением в США — всё у нее получалось остроумно, весело, талантливо. По ее «Николаевской Америке» можно учить студентов, как писать эссе.

Между божественными «Чужими снами» и отвратной «Кысью» — несколько лет эссеистики. А после «Кыси» Толстая, кажется, вовсе оставила прозу.

Почему? Полагаю, ей не о чем стало писать. Лучшие ее рассказы — о детстве и даче, о чудесной жизни богатой, интеллигентной семьи, но эту тему нельзя эксплуатировать слишком долго.

Рассказы о мужчинах и женщинах, которые бесконечно обманывают самих себя, предпочитая реальности мир собственного воображения, ей тоже быстро надоели.

Толстая слишком образованна, слишком иронична, чтобы создать нечто оригинальное, небывалое.

И слишком благополучна. У Достоевского была каторга, у Чехова — туберкулез, у Бунина — эмиграция, у Ахматовой, Булгакова, Зощенко — понятно что.

У Татьяны Толстой не было своей трагедии, своей каторги, своего Сахалина, своего туберкулеза, своего изгнания, всё сложилось как-то уж очень гладко.

В «Кыси» нет ни одной оригинальной мысли, она вся построена на общераспространенных интеллигентских стереотипах, не всегда близких самой Толстой.

Коммерческий успех этого романа и премия «Триумф» могли обмануть только школьных учителей литературы, которые начали задавать старшеклассникам рефераты о «Кыси». Но Толстая, я убежден, этой мишурой не обманулась. Курица — несушка золотых яиц попала в суп, косточки ее давно обглоданы, пером набиты перины.

Новых тем Толстая не нашла, вернуться к старым — не решилась. А писать рассказы — отвыкла. Позабыла дорожку, по которой пришла из прозы в колумнистику. Не вернуться. Ее стиль под влиянием газетчины стал другим. Телевизор еще дальше увел от литературы. Редкий писатель может мелькать каждую неделю в телеэфире и спокойно сочинять шедевры, да хотя бы и просто приличные книги. Но телевизор, газета и журнал — не конечные станции на ее пути. Конечной стал «Живой журнал».

Татьяна Толстая — популярнейший блогер. У нее безразмерный френд-лист, на каждый пост там откликается от двухсот до тысячи юзеров.

Но боже! Что это за посты, что это за отклики! Напишет Толстая о салате «Мимоза» — рецепт плюс немного социальной истории кулинарии. Юзеры в восторге: поэма! Давно ли они читали настоящие поэмы-то?

Ни мысли хоть сколько-нибудь оригинальной, ни слова писательского. А главное, язык: блеклый, бесцветный, самый обыкновенный. Ужель та самая Татьяна?