Питер Акройд — один из самых известных в мире писателей и уж точно один из самых известных британцев. Его называют апологетом постмодернизма, однако прославился он исторической документальной прозой о Лондоне и его известных жителях — Чарльзе Диккенсе, Уильяме Блейке…

В России он появился со своей биографией Лондона, моментально вознёсшей его на вершины книжных рейтингов, впрочем, как и на родине, где она стала первой в серии удач после прохладно встреченных критикой поэтических сборников и «Эссе о новой литературе».

И вот теперь прилавки встречают фактическое продолжение — «Темза. Священная река», продолжение, но всё же совершенно иная книга, представляющая совершенно иной взгляд на город.

Как изменилось отношение писателя к излюбленным темам и персонажам и изменился ли сам Акройд за это время, выяснили Владислав Поляковский и Ксения Щербино.

— Скажите, в чём основная разница между художественной литературой, фикшн, и нон-фикшн, скажем, биографией?
— В биографии ты можешь выдумывать, конструируя текст так, чтобы всё звучало красиво. А фикшн — тут ты обязан говорить правду. Сам я никогда не пользуюсь неточными или непроверенными сведениями в своих биографиях, но зато я часто необоснованно провожу параллели — мне кажется, это интересно и увлекательно.

У меня вообще очень много параллелей и аналогий между литературой и искусством, словами и символами, цветами и метафорами. Мне кажется, что разделять виды искусства неправильно: разумеется, есть определённая схема, согласно которой литература, музыка и визуальные искусства взаимодействуют друг с другом. Разве может быть иначе?

— Кто из всех персонажей, о которых вы писали, вам наиболее близок? Ваша любимая историческая личность?
— На самом деле все мои персонажи мне близки — и в то же время очень далеки от меня, это и позволяет о них писать. Если бы я сам был героем собственной книги, вряд ли бы я смог себя описать. Поэтому и любимых персонажей выделить трудно.

А вот любимую историческую личность я могу назвать легко и без раздумий — Ричард II, король Англии в XIV веке. Я очень люблю свою книгу «Повесть о Платоне», если вообще можно выделять любимую собственную книгу. Мне кажется, что она наименее понята. Впрочем, я бы не называл себя писателем-историком, как меня часто позиционируют: я не пишу исторические романы. По крайней мере сам я так не думаю. Я считаю себя просто писателем.

— В своём эссе о современниках Норман Мейлер говорит о том, как «окидывает взглядом комнату». А когда вы оглядываете комнату, кого из британских коллег по цеху вы видите рядом?
— Мне кажется, я вижу не коллег по цеху, а писателей. Чарльз Диккенс. Джефри Чосер. Уильям Блейк. На самом деле моё отношение к литературе сильно менялось с течением времени.

Например, в «Эссе о модернизме» я критиковал современную английскую литературу за её ограниченность. А сейчас она мне совершенно не кажется местечковой и ограниченной, напротив, я люблю английскую литературу.

— Что для вас значит быть англичанином? Изменялось ли это внутреннее ощущение с годами?
— Я открыл для себя, что такое быть англичанином, только когда стал об этом писать, на самом деле. Мне кажется, национальность, национальный характер, — эти понятия стали в наше время более расплывчатыми и спорными, но всё же само свойство не испарилось окончательно.

Характерные черты английского национального характера для меня — застенчивость, отстранённость, ирония, способность смеяться над собой.

— У вас нет ощущения, что английская культура утратила своё доминирующее положение в мире?
— Я как-то не верю в утрату доминирующего положения английской культуры — английский язык-то распространяется всё больше и больше. Глобализация, смешение культур — все эти понятийные игрушки XXI века, — я просто не думаю об этом.

— Джордж Элиот считала детские воспоминания «сладкой привычкой крови». Каковы ваши самые заветные детские воспоминания? Как они на вас повлияли?
— Моё единственное воспоминание из раннего детства — я впервые иду по комнате. И это, кстати, научило меня очень важному и полезному для написания книг принципу: упорство — это ключ ко всему.

В детстве я много читал и вообще любил узнавать новое; моей любимой книгой была «Детская энциклопедия» Артура Ми. Правда, сейчас я в основном читаю то, что относится к моей работе.

— Рильке в своих письмах из Милана пишет, что географическое место рождения человека — условность. Мы сами выстраиваем внутри себя место своего рождения, связь с которым сильнее с каждым днём. Согласны ли вы с этим мнением?
— Конечно! Я родился в Лондоне и всю жизнь провёл в нём. И всё, что я делаю в жизни, так или иначе связано с воссозданием Лондона. У меня есть любимое место, площадь Клеркенвелл-Грин.

Это удивительное место: на протяжении последних 700 лет оно несёт в себе заряд радикального протеста, обладает очень сильной эмоционально заряженной атмосферой. Вообще, если бы Лондон был не городом, а человеком, думаю, он был бы вечно молодым. Впрочем, город таков и есть.

— Какой вы видите роль литературной критики в современной литературе? Изменилась ли она?
—Критика становится всё более многословной. Впрочем, это же можно сказать о любом действии в поле культуры.

— Могли бы вы в теории выступить критиком собственного текста?
— Я и есть главный критик собственных текстов: я их переделываю. Любой писатель в какой-то мере критик собственных текстов.

— Знаете ли вы что-то про современную литературу в России?
— Слишком мало, чтобы судить. Хотя Россия мне интересна, я очень люблю русских классиков, да и в России был три раза, так что мне нет нужды её представлять, мне нужен стереотипный образ.

— Раз так, то каков вопрос, который вы бы больше всего хотели услышать в интервью в России?
— О, пожалуй, «Сколько вы хотите, чтобы мы вам заплатили за это интервью?».