После Маркса — не Адольфа Федоровича, издателя журнала «Нива», а Карла Генриховича, постоянного читателя библиотеки Британского музея, что в Лондоне, — с капиталом вообще как-то разобрались, хотя финансовые кризисы всё еще периодически беспокоят. Но это капиталистические колеса. Сложнее обстоит дело с символическим капиталом. Не убедил меня Пьер Бурдье, который по какому-то наитию свыше изобрел и ввел это счастливое понятие в своем «Практическом смысле»: мол, символический капитал — это «капитал чести и престижа, который производит институт клиентелы». Дескать, «символический капитал — это своего рода аванс, задаток, ссуда, которые одна лишь вера всей группы может предоставить давшему ей материально-символические гарантии». Насчет аванса Бурдье, может быть, и прав, а вот насчет чести и престижа — тут он попал пальцем в небо. Вот и великий наш писатель Федор Михайлович Достоевский это понял. Не зря он устами персонажа профетически сказал в «Бесах»: «Русскому человеку честь одно только лишнее бремя. Да и всегда было бременем, во всю его историю. Открытым правом на бесчестье его скорей всего увлечь можно». И кто с этим правом на бесчестье наперевес, как Магомет, двигает горами, у того и самый больший символический капитал.
Оговорю только одно обстоятельство: не одному лишь русскому человеку любо-дорого такое право на бесчестье, а иному пластическому греку оно было еще милее. Взять хотя бы Герострата, по слухам, молодого базарного торговца из Эфеса, который 21 июля 356 года до н.э. спалил построенный еще легендарным Крезом роскошный храм Артемиды, который внутри себя вполне мог вместить Парфенон. Его поймали, будто бы пытали, и он якобы сознался, что свой пожог учинил ради того, чтобы его помнили потомки. Ефесяне постановили предать его полному забвению, но он остался в веках, так как историк Феопомп упомянул его в своем сочинении. Так гласили молва и Григорий Горин. На самом деле Герострат не был так прост. Во-первых, он совершил свое огненное дело в день, когда родился Александр Македонский. Во-вторых, Эфес тогда находился под персидским владычеством и, как выяснили парни из «Лимонки» (№ 316), сожжение храма было актом революционного протеста против завоевателей. В-третьих, преданный пожару храм не был одним из чудес света; на его месте по приказу Александра, который победил персов, был возведен новый храм, который и вошел в шорт-лист. В-четвертых, по непроверенным за давностью лет данным, Герострат вовсе не был неотесанным агентом рынка, а был родовит и образован: по-видимому, ефесяне его все-таки не казнили, а с некоторым почтением изгнали из города, как допрежь афиняне изгнали Фемистокла и Фукидида. Собственно, мы имеем здесь прямо перед собой парадигматический пример формирования символического капитала посредством эффективного использования права на бесчестье. Опираясь на него, попытаюсь пролить посильный свет на некоторые реалии нашей текущей современности.
Взять хотя бы Николая Карловича Сванидзе, верного партийца-ленинца до 1991-го, бывшего руководителя ВГТРК, а ныне главную творческую силу на том же ТВ-канале, члена Общественной палаты, ведущего и героя-любовника (в смысле амплуа) «Исторических хроник». В «Синемании» замечательно представлен этот монументальный проект: «Телеканал «Россия» решил вспомнить путь страны. Одна серия — один год — один человек. (Помнится, у снайперов был аналогичный творческий принцип: одна пуля — один человек. — С.З.) И проводник в этом путешествии один — Николай Сванидзе». Но не опасно ли быть одному в опасном путешествии? Сомненья прочь: «Николай Сванидзе (ведущий): «Знаете, вот сейчас, когда я занимаюсь этим сериалом (я историк по образованию и долгие годы по роду деятельности), я прихожу к выводу, что я совершенно не знаю историю». Знаете ли, помогает образование, но пользительно и невежество. Далее еще более интересно, как-то даже по-молодецки: «Николай Сванидзе (ведущий): «Ну вы знаете, я вообще историю… это, может быть, прозвучит пафосно или банально, я историю своей страны люблю. Мне это интересно, всегда было интересно. Это для меня «фишка». Это сюжет. Историю я воспринимаю как триллер». Фишка, стало быть. Триллер. Мне уже случалось откликаться на исторический триллер в исполнении Николая Сванидзе, показывать зияющие огрехи и непостижимые ошибки в ведомых им «Хрониках» (Бедро Иакова и череп Сванидзе // Литературная газета, 14.01. 04). Не хотелось бы повторения пройденного, но эффект вечного возвращения демонстрирует наше родное ТВ, по чьим, так сказать, жилам-каналам вновь и вновь струятся «Исторические хроники». И мне посчастливилось набрести на шестую серию таковых, посвященную 1906 году и, соответственно, Александру Блоку, хотя, как участливо добавлено в анонсе, «серия не ограничивается рамками 1906 года. В ней рассказывается о многих загадках из жизни великого поэта». В качестве одной из таких загадок в серии берется поэма Блока «Двенадцать». И от непринужденно предложенной неотразимым ведущим разгадки я на мгновение потерял дар речи. Оказывается, «Двенадцать» — это пародия. Что до финальных стихов поэмы, которые Виктор Шкловский назвал лучшими во всей мировой поэзии («И за вьюгой невидим, // И от пули невредим, // Нежной поступью надвьюжной, // Снежной россыпью жемчужной, // В белом венчике из рос — // Впереди — Исус Христос»), — это чисто конкретно не что иное, как пародия на песенку из «Колобка»: «Я от бабушки ушел, // Я от дедушки ушел». Вообще-то, когда приличным людям приходят в голову такие мысли, они крестятся. И молчат. Но что поделаешь, геростратов комплекс, символический капитал. Тут не отмолчишься.
Или другой, еще более свежий и впечатляющий пример: на излете февраля с.г. питерские СМИ сообщили сногсшибательную новость. Руководитель Санкт-Петербургского государственного театра балета Бориса Эйфмана (официальное название), носитель всех возможных в России почетных званий и наград, кавалер Командорского креста ордена Заслуги Республики Польша Борис Эйфман поставил по роману в стихах Александра Пушкина «Евгений Онегин» двухактный балет «Онегинъ. Online». Он вознамерился единственный раз показать его балетоманам из Северной Пальмиры, а затем без промедлений уехать вместе с театром на многомесячные гастроли в США. Но соль отнюдь не в этом: как услужливо поведали указанные СМИ, «хореограф перенес действие романа в конец ХХ века. В постановке главный герой — типичный представитель эпохи перестройки. А мечтательная Татьяна — его подруга. Вместе с персонажами преобразился и внутренний мир постановки». Но не жалко ли Пушкина?
Но нет, горделивый демиург балета Эйфман непреклонен: «Я создал совершенно свой, самостоятельный спектакль, свой самостоятельный мир. Язык тела — совсем другой язык. Поэтому не говорите о том, что я перевел. Я просто вдохновился поэзией Пушкина и создал свою поэзию. Хореографическую». Пушкин поэту Эйфману не товарищ, и потому его имя логично отсутствует в помещенной в Сети афише балета «Онегинъ. Online» (мне лично непонятно, откуда в названии ять: в годы перестройки эта буква вроде бы не употреблялась), премьера которого состоялась 3 марта в зафрахтованном соревнователем Пушкина Александринском театре: «Режиссер: Б. Эйфман. Композитор: П. Чайковский, Л. Ситковецкий. Хореограф: Б. Эйфман». Нет, что ни говорите, а Чайковский как музыкальный подельник Ситковецкого (у которого составители афиши по недосмотру перепутали имя — вообще-то он Александр) — это, знаете ли, все-таки, говоря словами нынешнего госсекретаря США, перегрузка. Но — ресурс приращения символического капитала. И просто капитала тоже.
И в заключение несколько зарисовок с премьеры. Выведенные на сцену русские души притягательны и привлекательны внешне — физическая стать артистов театра на наивысшем уровне. Онегин (Олег Габышев) в красной рубахе, которую легко рвать на груди — что герой незамедлительно делает уже во втором эпизоде балета. В балете есть и Генерал — офицер спецназа, занимающий активную гражданскую позицию во время путча. В дальнейшем он становится инвалидом по зрению, переоблачается во все черное, но продолжает суммировать в себе максимум брутальности. Татьяна (Мария Абашова) и Ольга (Наталья Поворознюк) — прелестные провинциальные барышни в коротеньких платьицах, которые эстетично задираются при каждом приступе физиологического томления героинь. И развязка всего действа: «В финале «Онегина», в некотором противоречии с текстом первоисточника, оскорбленный муж засаживает главному герою под сердце острый нож. Все рыдают. Но тут балетмейстер нажимает Ctrl — Alt — Delete, происходит перезагрузка: Онегин вновь как ни в чем не бывало сидит за столом» (Ольга Федорченко. Нож в сердце Онегина // Коммерсантъ-СПб, 06.03.09). Вот так со всех четырех углов подожгли при стечении элитарной публики храм русского искусства.
