«…Лишь только уходит назад город — так сразу идут писать чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, жидкие кусты, обгорелые стволы, дикий вереск и тому подобный вздор. Летят версты, а время от времени — встречные или попутные автомобили, летит лес…»
Точно сказал Гоголь: словом, виды известные. И, надо сказать, мало изменившиеся со времен Чичикова и Хлестакова. Ну разве что нынче летят и коттеджные поселки, порой пугающие проезжих кирпичными башнями, известными как «Красная чума». А то садовые товарищества советского разлива. И тут же — какие-то не вполне законные делянки в кругу заборов из ржавых кроватей и старых дверей…
А в целом вроде бы всё то же. А как иначе, если птица-тройка, говорят, вечна?..
Вообще, надо полагать, множество неудобств пришлось переживать вдумчивым и ищущим преподавателям советской эпохи, когда время доходило до знакомства учащихся с Гоголем. Возьмешь методическое руководство — там ясно написано, что на самом деле имел в виду вольнолюбивый автор и что намеревался сказать о народе, помещиках и царских чиновниках. О ком посокрушаться. А кого — обличить. Вот и готов идеологически выдержанный комментарий.
Но беда, если, повинуясь своей неуемной пытливости, невзначай сам примешься сравнивать издания разных времен да и сравнишь невзначай «Повесть о капитане Копейкине» из академического собрания сочинений 1951 года с той же «Повестью» из полного собрания под редакцией Смирновского 1907 года. Тогда всё сделается непросто. Ибо прочтешь ты совершенно разные истории.
Ну так что ж? Ну переписывали Гоголя. Кромсали тело текста. А ты и не лезь в старые тома — и не будешь смущен… А то и не переписывали, а так, ставили в методичках нужный акцент. И выходил он как миленький — обличитель самодержавия, крепостничества и чиновничества — аморальной и продажной антинародной камарильи.
Но если та же пытливость вдруг толкала прочесть «Избранные места из переписки с друзьями», открывался совсем другой Гоголь — певец чиновничества, поэт службы: «Назначение человека — служить и вся жизнь наша есть служба. Не забывать только нужно того, что взято место в земном государстве затем, чтобы служить на нем Государю Небесному и потому иметь в виду Его Закон». Это — Гоголь.
И дальше, в ключевой главе «Занимающему важное место»: «Во имя Бога берите всякую должность, какая б ни была вам предложена, и не смущайтесь ничем… — так начинает он эту главу. — …Чем больше всматриваешься в организм управления <…> тем более изумляешься мудрости учредителей: слышно, что Сам Бог строил незримо руками государей <…> Полная любовь <…> должна быть передаваема по начальству, и всякий начальник, как только заметит ее устремленье к себе, должен обращать ее к поставленному над ним высшему начальнику, чтобы <…> добралась она до своего законного источника, и передал бы ее <…> всеми любимый царь Самому Богу».
И это — обличитель? Разве? А не апологет, смыкающий иерархию чиновную с иерархией небесной? И вот уже чиновник Гоголя — словно ангел. А коли он городничий, или Земляника, или какой нерадивый чинуша, так ведь и из ангелов иные пали… И ему — дорога на Суд. Ибо «страшен тот Ревизор, который ждет нас у дверей гроба!».
Это не столько обличение, сколько драма поиска верного и доброго образа, способного сделать чиновника, слугу престола, объективным образцом. Примером для подражания. Идеальным Русским Служащим. Кто хочет быть Акакием Акакиевичем? А надобно, чтобы вот этим — захотели все. Здесь большая задача последних лет Гоголя. А сегодня кто ставит такие задачи? Да и попытку Гоголя предпочитают не замечать. Отчего так? Оттого что не слуги уже? Не служат?
А между тем искания Гоголя увенчаны успехом. Образцовый чиновник явлен во втором томе «Мертвых душ». Это — Князь. Суть его служения изложена в простом манифесте: «Я приглашаю вспомнить долг, который на всяком месте предстоит человеку. Я приглашаю рассмотреть ближе свой долг и обязанность земной своей должности, потому что это уже нам всем темно представляется…» — здесь рукопись обрывается. Но приглашение рассмотреть обязанность земной своей должности уже отправлено.
Впрочем, разве так уж трудно от него отмахнуться? И нынешнему составителю методичек, и современному учителю. Ведь и тот и другой — оба (за небольшими исключениями) чиновники. То есть объекты пространных дискуссий о «бюрократической корпорации» и «коррумпированной прослойке», которую так просто не возьмешь ни декларациями о доходах, ни информациями о суровых карах. Хотя, казалось бы, смешно: приучен же уже читатель принимать за чиновника эдакого гладкого дяденьку, что спит на финансовых потоках. Ну да, городничий — это понятно. А тут — учитель. Очень странно.
Так что здесь притормозим. Чтобы никого не обвинить и не укорить. Это лишнее. Найдется, кому это сделать. Лучше вновь обратимся к образцам. И припомним одного из предшественников Гоголя — Гаврилу Державина, что еще в XVIII веке ввел в литературу Чиновника с большой буквы — «вельможу». Будучи сам вельможей - действительным тайным советником, министром юстиции, — он говорит: вот образец:
Вельможу должны составлять
Ум здравый, сердце просвещенно;
Собой пример он должен дать,
Что звание его священно,
Что он орудье власти есть,
Подпора царственного зданья;
Вся мысль его, слова, деянья
Должны быть — польза, слава, честь.
Он же должен:
…блюсть народ, Царя любить,
О благе общем их стараться;
Змеей пред троном не сгибаться,
Стоять — и правду говорить.
Удивительно: о том же мечтал и Гоголь! Красная нить «Переписки» — стремление стать советником — если не Царя, то губернатора.
Не довелось…
И вот в ходу нынче каверзная поговорка — мол, все мы вышли из гоголевской «Шинели»… А между тем с тех пор, как ввели ее в обиход, многие в ту «шинель» и сами не заметили, как оделись. И похоже, часто совсем не в титулярных советниках, а в чинах куда более весомых. И идут в ней своей дорожкой не без удовольствия, хотя, возможно, и не без тайной опаски. Хотя каждому неловко почувствовать себя хотя бы малость Акакием Акакиевичем, ан вдруг повторится история-то… Ну и попросят из нее. И не тати, а коллеги, гаркнув по-ревизорски: «А подать-ка сюда!..» И подадут. И спросят. И может статься, не прошепчешь: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И не услышат тихого зова: «Я брат твой…»
