«Еще восстанут против меня новые сословия и много разных господ, но что ж мне делать. Уж судьба моя враждовать с моими земляками. Терпение. Кто-то незримый пишет передо мной могущественным жезлом. Знаю, что мое имя после меня будет счастливее меня, и потомки тех же земляков моих, может быть, с глазами, влажными от слез, произнесут примирение моей тени», — со свойственным ему пророческим мелодраматизмом Николай Васильевич Гоголь писал Василию Андреевичу Жуковскому (Париж, 1836 год). И правда, главное — терпение. Могущественный жезл не подвел.
Не прошло и двухсот лет, а новые сословия и разные господа и не думают восставать. Новые сословия выбирают Тараса Бульбу, опознавая в юбиляре вполне современного и своевременного автора патриотического боевика. Двухсотый день рождения Гоголя стал днем воскрешения из пепла запорожского атамана. (Интересно, можно ли ожидать через 43 года, в год 200-летия со дня смерти Гоголя, появления мистического триллера «Тарас Бульба возвращается» или «Тарас Бульба — 2»?) Есть еще порох в пороховницах, еще не обмелели счета «Централ Партнершип», еще стоят мультиплексы на земле русской (хотя опоздай Гоголь с рождением хотя бы на год, то и на шинель могло бы не хватить). Это раньше «Тарас Бульба» считался произведением для среднего школьного возраста, а настоящего зрелого Гоголя пытались разглядеть сквозь романтическую, инфернальную дымку «Петербургских повестей», чиновничий угар «Ревизора», дорожную пыль «Мертвых душ» или паникадильные курения «Избранных мест из переписки с друзьями» и «Размышлений о божественной литургии». В зависимости от эстетических вкусов и политических предпочтений.
Но юбилеи не то время, когда восприятие классиков можно пускать на самотек. И поскольку книг уже никто не читает, на помощь покойным виновникам торжества приходит кино и телевидение.
Первый канал отметился фильмом Леонида Парфенова «Птица Гоголь». Поклонники Парфенова не остались обманутыми. Перед нами, как всегда в случае с Парфеновым, стилистически безупречный продукт — технологически продвинутый, грамотно сочетающий неожиданность ходов (Земфира, читающая отрывки из произведений Гоголя) и продуманность коммерческих стратегий (Земфира, читающая отрывки из произведений Гоголя). Так что по-провинциальному наивный вопрос, о чем всё это, как-то даже и неловко задавать. В конце концов, о чем все телевизионные проекты Парфенова: о том, что телевидение — это тоже искусство. Так что Гоголь здесь особо ни при чем, хотя его тень, как и предполагал ее прозорливый обладатель, регулярно появляется в кадре, видимо для того, чтобы примириться с потомками, благо современные технологии это позволяют.
Иное дело Игорь Золотусский, канал «Культура» и банк «ВТБ». Десятисерийный фильм «Оправдание Гоголя», словно непосредственный ответ на процитированный выше фрагмент из письма Жуковскому, представляет собой вдумчивое и неспешное повествование, пытающееся приблизить зрителя к пониманию того, какие психологические и духовные мотивы стояли за судьбой писателя, с самого начала отмеченной печатью избранности и патологии. Это тот «влажный от слез» взгляд, которого так ждал Гоголь. Это тот взгляд, которым русская интеллигенция смотрит на своих мучеников. Без этого взгляда у художника нет шансов пополнить траурный пантеон русской культуры. Без этого взгляда на самого себя у художника нет шансов стать русским художником. И это, конечно, всё о Гоголе или о гоголевском мифе русской культуры, что в данном контексте в принципе невозможно и бессмысленно разделять.
Если, пусть и довольно грубо, маркировать эти юбилейные образы Гоголя через главный общественный водораздел, оформившийся к середине 40-х годов XIX века не без помощи самого писателя, то перед нами, безусловно, два Гоголя: Гоголь западников и Гоголь славянофилов (с естественной поправкой на время действия). Тогда получается, что наше общество ни на шаг не продвинулось от ситуации, актуальной для знаменитой речи Ф.М. Достоевского, произнесенной на открытии памятника А.С. Пушкину в 1880 году. Более того, главный тезис той речи состоял в том, что фигура Пушкина как фигура русского гения делает нерелевантными различия, приведшие к постыдному и чреватому трагическими последствиями расколу. Пушкин Достоевского — это фигура духовного консенсуса. Так неужели Гоголь, родившийся в Больших Сорочинцах, ставший известным литератором в Петербурге, отдавший свое сердце Риму и умерший в Москве, не обладает собственным ресурсом для обеспечения согласия и примирения, равно как и национального единства поверх непонятно откуда взявшихся государственных границ? Конечно, обладает. А если обладает не в достаточной степени, добрые люди помогут. «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» Это как посмотреть. Сыну Тараса ренегату Андрию — нет, а самому Гоголю в день его 200-летия — безусловно, да. Так что спасибо полякам.
И Владимиру Бортко, который осуществил свою очередную экранизацию русской классики, еще более масштабную, чем предыдущие (а как всё камерно и многообещающе начиналось в «Собачьем сердце»…). Новый единорусский (или «единорусьский», если развить лукавое уточнение, сделанное исполнителем главной роли Богданом Ступкой) Гоголь не нуждается в интеллигентских оправданиях. За спиной памятника Пушкину, у подножия которого Достоевский произносил свою речь, уже не Гоголевский бульвар (как это было до того, как в 1950 году памятник перенесли с Тверского бульвара на другую сторону Садового кольца), а кинотеатр «Россия». И там с 2 апреля все желающие смогут увидеть нового Гоголя, отличника боевой и политической подготовки. «Я тебя породил, я тебя и убью» — наше предупреждение братским славянским республикам, переживающим пубертатное увлечение западом. Возможно, окажется достаточно крылатой цитаты и до «Газпрома» дело не дойдет.
Конечно, до гостеприимной идиллии миргородских старосветских помещиков еще далеко. Подкачали гоголевские земляки (см. письмо Жуковскому). Естественно, не те, что населяют Невский проспект, а те, что гордятся широтою Днепра (ну не всякая птица долетит до его середины, и дальше что? Чего она там не видела, на середине Днепра?). Уже схваченный поляками и знающий о своей будущей участи (кстати, в первой редакции 1835 года нет эффектного кинематографического финала с сожжением на костре) атаман смотрит с холма на своих казаков: «Казаки плыли под пулями и выстрелами, осторожно минули зеленые острова, хорошенько выправляли парус, дружно и мерно ударяли веслами и говорили про своего атамана».
Как говорится, приплыли.
