Гоголь, спору нет, великий писатель. Но зачем же телерекламой «Тараса Бульбы» заранее сию экранизацию убивать?

Об этом, видимо, на ТВ не подумали, а потому первым подарком юбиляру была блокбастерная невоздержанность в шумовых эффектах и клиповом монтаже.

200 лет со дня рождения — это, конечно, срок. Но зачем же телевизионные линейки ломать?

А вот об этом на телеканалах, видимо, подумали, готовясь к юбилею параллельно с повседневной организацией эфира. И никакие линейки ломать не стали.

Юбилей себе идет своим ходом.

Всеканальный советский «Вий» и ретроспектива экранизаций Гоголя на «Культуре», двухсерийные документальные действа — «Птица-Гоголь» Леонида Парфенова (Первый) и «Прощальная повесть» Артура Виденмейера («Культура»), уж не говоря о 10-серийной программе Игоря Золотусского.

А где-то совсем рядышком простираются политика и экономика, новые серии «Каменской» и «Литейного, 4», проистекают своим ходом Comedy Club и всяческие «Убойные лиги».

И вот ведь какие чудеса мерещатся — там, где речь идет про Гоголя, периодически складывается ощущение, что рассказывают о нем устами гоголевских же героев и даже с их манерами.

Леонид Парфенов с великим энтузиазмом повествует о Гоголе, о его жизни и творчестве, о прототипах и типах, и о том, как Гоголь ехал в экипаже, и о том, как он из него высовывался, — и в это время сам наглядно демонстрирует, как это было.

Говорит об италийском житье-бытье Гоголя с его экстатическим проходом по улицам и о сломанном зонтике — и сам разве что не вприпрыжку шагает по итальянской мостовой, вздымая некий зонтик к итальянскому небу.

Наслаждаясь фамильярностью обращения с историческим материалом, Леонид Парфенов сыплет современными словечками и понятиями — «двушка» (квартира, где обитал Гоголь), «офисный планктон», «безработица». И это всё о нем, о далеком — но не для Парфенова — XIX столетии.

Он, Парфенов, с Гоголем на дружеской ноге — об этом все две серии.

Как прекрасно наивна симуляция всезнания без посредства источников. Должно быть, и биография Николая Васильевича, и история театральных постановок его пьес — тоже господина Парфенова сочинения.

И на лице у Парфенова — столь милая упоенность личным вживанием в чужие обстоятельства как в собственные. Мол, ой, я и забыл, что на первом великоросском телеканале обретаюсь и коммерческий продукт делаю, а не home-видео «Я Гоголь» ваяю.

Комплекс Хлестакова растворен во всем проекте.

Александр Калягин в этом фильме Парфенова успел вставить словечко — заметил, что в каждом в какой-то степени живет Чичиков. Это, конечно, как посмотреть. Но обращение со звездами в «Птице-Гоголе» точно напоминает чичиковскую слабость к мертвым душам.

В титрах звездным именам тесно. Однако почти никому из них не дано ни поприсутствовать в кадре вдоволь, ни произнести более одной внятной реплики от себя. И нужны эти звездные имена-фамилии для общего веса телепроекта — чтоб уважали рекламодатели в нынешнем капиталистическом обществе. Ну а Чичиков набирал души для весу в крепостническом обществе и чтоб уважали кредитодатели.

Солирующие звезды будто отвечают за гоголевскую инфернальность (Земфира) и сочный быт мира дольнего (Табаков). Положим, Олег Павлович Табаков тут в своей тарелке.

Земфира — великая певица современности, но зачем же ее заставлять прозаические тексты не под музыку произносить? От этого один только убыток художественности происходит.

Возникает самопародийный мотив дружбы поколений, к которому пристрастен Первый канал. Земфира и Табаков — это как Иван Ургант и Владимир Познер в «Одноэтажной Америке», как Максим Галкин и Алла Пугачева, как Юлий Гусман в гостях у молодежной в целом компании «Прожекторперисхилтон» (эта четверка чем-то неуловимо напоминает Ихарева, Утешительного, Швохнева и Кругеля из «Игроков»).

Не успел изобразить Гоголя Парфенов, как Евгений Воскресенский уже в «Прощальной повести» на канале «Культура» от имени Николая Васильевича запрокидывается на итальянский газон, чтобы созерцать тамошнее небо, и угощается в траттории итальянской лазаньей, чтобы удостовериться, насколько Гоголю было вкусно. И чем больше Евгений Воскресенский похож на Гоголя в профиль, тем пронзительнее ощущаешь, насколько он не Гоголь. Чистое дело самозванство и двойничество.

Включаешь телевизор, и там полно Гоголя — но не того Гоголя, что «Мертвые души» в Италии писал, а того, маскарадного, в которого наше телевидение играет.

И не в том дело, что не следует пытаться классиков изображать, а в том, что вживаться в их гениальности и болезненности не значит просто ловить кайф от воспроизведения гоголевской внешности или похода по гоголевским маршрутам.

Наоборот, там, где про Гоголя вроде ничегошеньки нет, нечто неуловимо гоголевское все равно присутствует. Прямо как будто наша реальность и телереальность сговорились жить и работать прогоголевски.

Редкая птица долетит до середины бескрайней хроники украинских фантасмагорий. Юлия Тимошенко со своим идеальным овалом лица, китчевой русою косою, неустанным лавированием и демоническим магнетизмом — натуральная Панночка.

Только к чему ей какой-то бурсак, когда тут целая страна легко поддается визуальному соблазну и гипнозу?..

Или «Снимите это немедленно!» с Ташей Строгой и ее напарницей. Ну разве они далеко ушли от бесед дамы приятной и дамы, приятной во всех отношениях?

Пары, организованные мнимой, несостоявшейся индивидуализацией персонажей, — это ли не распространенный принцип работы телеведущих? Евдокия Смирнова и Татьяна Толстая — дама вредничающая и дама, вредничающая с особым темпераментом. Ксения Собчак и Тина Канделаки — дама, празднующая победу над Первым, и дама, празднующая ту же самую победу с особой самозабвенностью.

А до чего же славно смотрится нескончаемая телеповесть о том, как Никита Сергеевич поссорился и не поссорился с Марленом Мартыновичем...

Над суетой и дискуссиями женихов, невест и обсуждальщиков в шоу «Давай поженимся!» витают невизуализированные тени незабвенных Агафьи Тихоновны с Подколесиным и прочими женихами.

Да и призрак Кочкарева, у которого руки чесались кого-нибудь на ком-нибудь женить, будто бродит по студии. Бродят, бродят, но пробиться к современному сознанию не могут и передать свой опыт не могут. Жаль, окна нет в студии. Надо, чтобы в конце каждого матримониального шоу кто-нибудь выпрыгивал в окно.

Периодически мелькают в телеэкране авантюрные истории о всяческих набедокуривших и скрывшихся предпринимателях, которых, увы, никто не в силах заподозрить в сходстве с Наполеоном.

Зато возникает и Эдвард Радзинский (Первый канал), готовый, вопреки внешнему несходству, заставить поверить аудиторию в свою глубокую личную причастность Наполеону и наполеоновскому духу. То ли в Радзинском есть что-то опять же хлестаковское, то ли в Наполеоне — что-то гоголевское.

Очередное кулинарное шоу трепещет над очередным блюдом. И не хватает лишь записочек о том, что «дыня сия...». Может, в записочках-то всё и дело. Сегодня такие записочки классифицировались бы как реклама. А у Гоголя они были объяснением героев и автора в любви преходящему земному миру. И это было объяснением не на показ и не для денег. Вот и вся разница.

Мотивы гоголевские все на экране. И скорее всего, это просто означает, что Русь-тройка верна самой себе. Только Гоголя для этих мотивов и этой Руси-тройки сейчас нет.

Гоголь проторил дорожки в ныне популярные эстетические дебри и художественно освоил не преодоленные пока беды общества.

Про юмор Гоголя и телеюмор сегодня говорить не стоит. Понятно же, что форматы у них разные. Дай любому острословить круглые сутки без выходных и за очень большие гонорары — и юмор как искусство самоупразднится.

Гоголь почти единственный в нашей большой литературе был с мистикой на дружеской ноге и приобщился к ней не через посредство романтизма, а сам собой, через малороссийскую повседневную культуру, фольклор и личный гений.

Образы потусторонности и нечисти добавляли мир горний и преисподнюю к срединной и современной реальности. Совсем без чертовщины бытие виделось Гоголю неполноценным. И это был приговор современности.

Сегодня не только ТВ-3 «самый мистический», но и все каналы заполнены мистикой. Она закономерно далека от гоголевского художественного совершенства. Однако ее количество — приговор социальной посюсторонней реальности начала XXI века. Скучно жить на свете начала третьего тысячелетия, господа!

Гоголь выразил ужас потери социабельности через ужас утраты части тела, а именно носа. Теперь ТВ неустанно убеждает всех в прямой зависимости приватного тела и социальных позиций.

Нам демонстрируют, как обретение улучшенной физической оболочки чудодейственно влияет на социабельность. Стоит человеку нарастить себе волосы, убрать жировые складки или увеличить бюст — и человек находит новую работу, получает повышение по службе, выгодно женится или выгодно не разводится.

Гоголь описывал проблему индивида, у которого нет ничего индивидуального, а всё богатство лишь в строгом соответствии заурядному, тому, что есть поголовно у всех. ТВ сегодня адресуется именно к таким индивидам и заинтересовано в том, чтобы их было как можно больше.

Гоголь блистательно описал в «Шинели» проблему жизни за чертой бедности на официальной государственной службе.

Ведь если старение шинели или кража шинели оказывается для служащего невосполнимой потерей, это и означает нежелание государства гарантировать своим рядовым гражданам реальный прожиточный минимум, а не отсроченное умирание. Это и означает нелюбовь государства к человеку и равнодушие государства к смерти человека.

Телевидение готово показывать своим телезрителям очередных несчастных, обманутых, лишенных всего и даже больше, чем всего. Но телевидение не готово представить хотя бы на минуту, что эти обманутые, обездоленные и просто очень мало получающие на своей официальной госслужбе тоже смотрят телевизор.

Телевидение не работает для таких, которые уже смирились с тем, что уйдут на пенсию в той же дубленке, которую купили сто лет назад в комиссионном на одну-единственную пожалованную премию. Про «кошку лучшую» ТВ не поймет юмора.

Чем больше телевидение празднует юбилей Гоголя, тем заметнее, что юбилей Гоголя не заменяет. Зато для турагентств данный юбилей очень кстати как антикризисное мероприятие — спрос на Италию точно повысится.