Пост и, казалось бы, строго аналитический, и вместе с тем определенно антисемитский (направленный против засилья «еврейской мафии» в художественном переводе) — и, хотя его автор, возможно в силу своей заокеанской прописки, выражает юдофобские настроения с известной осторожностью, комменты к попавшему в топ «Яндекса» посту жгут — и, разумеется, отнюдь не только по вопросам профессионального мастерства, о котором все эти анонимы и полуанонимы имеют, как водится, самое туманное представление. Зато в вопросах жидоедства — все доки!

Одним словом, история получилась неприглядная, хотя и неоднозначная. И мы с вами сейчас попробуем в ней разобраться.

Я почти не знал покойную Наталью Леонидовну, хотя заочное знакомство длилось десятилетиями; в частности, мы оба входили в число ведущих авторов прекрасного журнала «Постскриптум» и дружили с его издателем Владимиром Аллоем.

Лишь однажды — и это была наша последняя встреча — мы с нею более-менее обстоятельно побеседовали: чуть более двух лет назад, в Музее кино, который в тот самый день и закрылся. Наталья Леонидовна была мила, благожелательна, но, пожалуй, не более того. И это, разумеется, резко контрастировало со сложившимся о ней — и сейчас приобретающим окончательные очертания — мифом.

Потому что многие люди, знавшие ее куда лучше моего, относились и относятся к ней чуть ли не как к святой (христианской святой!) и вместе с тем как к великой мыслительнице. В том числе люди, мнению которых я безоговорочно доверяю. И не просто доверяю — я верю им на слово. Но только на слово, потому что доказательств, которые я мог бы принять, так и не было предложено. В частности, не было предложено и в мемориальной публикации на страницах «Часкора».

Но поскольку я верю ее поклонникам (или даже адептам), то склонен полагать, что высота духа и величие натуры Н.Л. раскрывались только в длительном личном общении.

А сейчас мне уже и самому приходится отвечать на вопросы молодых литераторов и филологов: «А в чем, собственно говоря, величие Трауберг?»

И отвечаю я примерно так же уклончиво, как в этой колонке.

Как это ни странно, нет у меня четкого представления и о масштабах ее переводческого дарования.

Честертона я читал в детстве, а перечитывал в зрелом возрасте (под влиянием Борхеса) уже в оригинале.

Вудхауза и Клайва Льюиса просто-напросто не люблю.

Только что в издательстве «Амфора» вышел четвертый том собрания сочинений Грэма Грина, которое я курирую на правах составителя. В этот том вошел и «Конец одного романа» в переводе Н.Л. Трауберг.

Готовя собрание сочинений, я внимательно просмотрел всего «русского» Грина. Переведен он (некоторые романы не по одному разу) очень неровно. Есть блестящие удачи, есть постыдные провалы — причем, что самое поразительное, у одних и тех же переводчиков (вернее, одних и тех же пар переводчиков, потому что Грина у нас почему-то в большинстве случаев переводили парами).

Н.Л. Трауберг обошлась без соавтора. «Конец одного романа» в ее переводе не провален, но и не блестящ; этот перевод можно назвать добротным, достойным, даже хорошим — но опять-таки не более того.

И я вновь поневоле верю на слово. И по-прежнему пребываю в определенном недоумении.

«Пару недель назад буквально М. Кантор на вопрос, чью бы биографию — из живых людей — он хотел бы прочесть, ответил: Натальи Леонидовны Трауберг, — пишет у себя в книжном блоге «Афиши» Лев Данилкин. — По многим причинам; среди прочего — «фактически это будет роман о Честертоне в России».

Максим Кантор, конечно, голова (а Лев Данилкин тем более). Но объясните мне, старому дураку, чем именно так уж интересен был бы роман о Честертоне в России?

Да растереть и забыть!

Критика Вудхауза в переводе Трауберг, предпринятая блогером, выглядит довольно убедительно: переводчица как бы отвесила барочно избыточной и даже неуклюжей прозе британского писателя той самой «недосказанности», которая традиционно отличает английское письмо, но самому Вудхаузу как раз не присуща.

То есть фактически адаптировала разбираемый блогером рассказ к традиции легкого чтения.

Вполне может быть, что Н.Л. сделала это сознательно.

Хотя не исключено и другое.

И на собственном, и на чужом переводческом опыте я давно уже убедился в том, что наиболее отдаленными от оригинала (в том или ином отношении) получаются порой самые любимые произведения: как раз любовь и волнение подталкивают тебя под руку; вот почему, кстати, у хирургов не принято оперировать близких родственников.

А Вудхауза Трауберг, безусловно, любила…

Критический разбор перевода, уместный в любое другое время, прозвучал — буквально над гробом — вопиюще бестактно.

Осознавая это (и, пожалуй, несколько стыдясь этого), блогер поделился с читателем и предысторией несвоевременной публикации.

Оказывается, разбор этот, сделанный довольно давно, он поначалу вывесил на сайте, посвященном Вудхаузу. Но тамошняя публика, преклоняющаяся перед Трауберг, кощунственный разбор с сайта моментально убрала.

Блогер вывесил текст еще раз — на сайте, посвященном переводу, — но тамошние «евреи» (как без обиняков пишет он) не оставили от разбора живого места и, разумеется, перешли на личности.

И вот в день кончины Натальи Леонидовны он разместил тот же текст у себя в ЖЖ — и сразу же вышел в топ: как мухи на мед налетели сетевые антисемиты, а за ними и сетевые антиантисемиты, но и профессиональные переводчики (или would-be-переводчики) в стороне не остались тоже.

И произошло то, к чему, собственно, мне и хочется привлечь ваше внимание: смерть стала поводом для серьезного (пусть в данном случае и заляпанного во многих местах грязью) разговора о творчестве!

Смерть стала информационным поводом для серьезного разговора о творчестве.

А ведь серьезного разговора о творчестве без критики не бывает.

И много ли есть (кроме смерти) информационных поводов для серьезного разговора о творчестве и у СМИ, и у их незаконнорожденного, но наглеющего на глазах братца ЖЖ?

И не следует ли нам просто-напросто осознать этот факт — во всей его этической неоднозначности — как данность?

Как новую реальность?

У меня нет ответа на этот вопрос.

У меня на сей раз вообще нет ответов.

Сплошные вопросы.

Как у классиков: евреи есть, а вопроса нету.

Только наоборот.