1 Мая — о чем оно, по поводу чего и какое к нам имеет отношение? Жизнь меняется быстрее, чем праздники. Суть многих из них сегодня туманна. Когда-то эта суть была актуальна, потом — привычна, а теперь неактуальна и неясна.

Поэтому телевидение празднует изобилие советского кино и отечественной эстрады. Между старым кино и эстрадой разных времен бьется ностальгия по всему, что не является современной окружающей реальностью.

Развлекательное шоу НТВ «Крутые 90-е. Счастливые песни смутного времени» дополнительно раздвинуло границы периода, который можно считать историей.

То, что еще совсем недавно казалось ультрасовременным, а потом устаревшим, наконец превращается в архаику ретро. 90-е казались более далекими и чужими, чем советское время.

Ведь между настоящим и советским прошлым пролегает именно слой перестроечного сумбура. Через этот флер хаоса советское прошлое воспринимается идеализированно.

Перестроечное же время казалось вплотную примыкающим к современности, а потому лишенным всяких успокоительных, высветляющих завес. Поэтому оно и ощущалось неуютным, каким-то незамкнутым, незавершенным.

Однако мы удаляемся и удаляемся от тех лет не только во времени, но в психологии. ТВ сигналит о том, что пора окутывать 90-е романтическим флером и создавать им романтический имидж не только криминального беспредела, но и ласковой революции в поп-культуре. Телезрителям нужны приятные будоражащие воспоминания о непрагматичной или не полностью прагматизированной жизни. Чем шире круг таких воспоминаний, тем более защищенным от сегодняшней действительности чувствует себя человек.

У шоу «Крутые 90-е» много закономерных издержек. Проход ведущего по виртуальному музею перестроечного периода слишком напоминает экскурсию по музею всяческих дикостей, притом чужих дикостей. Количество пиротехнических всполохов и прочей бутафорской роскоши явно избыточно даже для эстрады.

Однако песни исполняют не новоявленные звезды кино или цирка, не мастера бальных танцев или фигурного катания, а именно те, кто их когда-то пел и должен петь.

Это уже способно радовать на фоне прочих масштабных телешоу, требующих от участников вылезания из собственной шкуры и влезания в чужую, «неудобную в носке», как говаривали в советской торговле.

Главная радость — отсутствие соревновательности. Зрителю наконец дают просто слушать и смотреть, а не гадать, сколько кому поставят баллов.

Когда песни последнего десятилетия ХХ века собрали воедино и пустили большой волной, вытаскивая из забвения их исполнителей, оказалось, что это даже интересно послушать.

Сейчас шлягеры тех лет кажутся удивительно насыщенными какими-то сюжетными и образными конструкциями, которые исполнителям представляются важными и содержательными.

Они всерьез про Ксюшу, они отдают себе отчет в том, что за фразы поют. Какие-нибудь «Больно, мне больно» Вадима Казаченко или «Седая ночь» Юрия Шатунова обнаруживают наличие внутри некоей нервной системы.

И в этом отличие той эстрады от сегодняшней, в которой любой частный сюжет песни, любое лирическое высказывание затмевается жаждой успеха исполнителя, жаждой популярности и денег.

О чем поют в каждом конкретном случае, сейчас совершенно не существенно ни Валерии, ни Билану, ни Фриске, ни Меладзе. Песни нужны как условные различительные оболочки для выражения примерно одинаковой для всех психологической установки на социальную победу, то есть право тусоваться в престижной обойме.

Песни узнаются по лицам исполнителей и в лучшем случае по мелодии, но не по словам.

«Крутые 90-е» выплеснули на телезрителя песни, которые помнятся именно как тексты, непривычные по степени душевного раздрая, по степени то ли убожества, то ли искренности, а вернее, того и другого.

Смесь наивности и развращенности теперь вызывает умиление и печаль. Тогдашнее срывание с себя всех и всяческих масок благопристойности кажется происходившим ради искусства, а не только ради денег.

Я понимаю, что искусство бывает разным. Но теперь демаркационная линия проходит не между хорошим и плохим искусством, а между тем искусством, которое всерьез верит в свое эстетическое начало, и тем искусством, которое искусством не интересуется, а беспокоится только о коммерческой состоятельности.

Иными словами, «Крутые 90-е» обнажили масштабы нынешнего дефицита. Словечко это не в ходу, но дефицит сегодня есть — живая непредсказуемая эмоциональность в художественных формах, не нормированных канонами, форматами и клише.

Нам сейчас не до высокого искусства, нам бы человеческое начало не совсем утратить. Остатки нетождественности эстрады и коммерции дороги сегодня при взгляде на каких-нибудь ископаемых вроде Богдана Титомира. Хорошо, пусть это только иллюзии остатков. Но иллюзии без повода не возникают.

Новая программа «Песня дня» на СТС в целом повторяет принцип «Прожекторперисхилтон» Первого канала с чтением новостей и свободным ироническим комментированием.

Но «Песня дня» избирает для себя принципиально иной символический антураж — кухня, и даже кухонька. Без эстрадной площадки и пока без приглашаемых звезд в придачу к звездам-ведущим. С песнями-частушками, песнями-издевками, песнями-приколами.

Такие отвязные отсебятины пелись тогда, когда свобода от цензуры и пиетета уже есть и свобода от капиталистических обстоятельств еще сохраняется. Это декорации ностальгии по кухонным посиделкам перестроечных времен. Очертания же сценического проема напоминают допотопный пузатый телевизор.

Счастье самовыражения без берегов, слабо достижимое в сегодняшнем мире, пытается воскресить телевидение. Поэтому бесконечно востребованы 1 мая «Берегись автомобиля» и очередной фильм бондианы «Казино «Рояль», «Золотой теленок» и «Ромео + Джульетта», «Королева бензоколонки» и «Сабрина».

Все те картины, где культивируется индивидуальное действие на свой страх и риск, частная инициатива, доходящая до эксцентрики и ценная вопреки коммерческим провалам, а также любовь, доходящая и переходящая опасную черту, — всё то, что показывает безграничность человеческих потребностей, незаданность личностных характеристик, волю к полнокровному драматизму.

1 мая уже совсем оторвалось от былого праздника трудящихся и уже тем более их солидарности. Какая солидарность в стране, где конкуренция лишь набирает обороты? Какие трудящиеся в стране, где культ труда утрачен и заменен на культ наслаждения жизнью?

В лучшем случае к работе относятся как к своего рода капиталу, который и есть единственное достояние наемного труженика, будь то простой клерк, назначенный на должность чиновник или развозчик пиццы.

Труд ценится лишь постольку, поскольку он востребован, санкционирован какими-то внешними силами в лице работодателей и предполагает оплату.

Работа же ценится именно как плата за труд. Плата, которая позволяет одним просто худо-бедно существовать, а другим существовать комфортно и даже обогащаться.

Работа тем самым обретает статус вещи, собственности, предназначенной для индивидуальной эксплуатации ради получения личной прибыли в виде зарплаты или гонораров.

Есть еще, конечно, профессиональный авторитет или то, что ранее именовалось «добрым именем». Но подобная прибыль для многих пустой звук, поскольку в магазинах к оплате не принимается.

Созидательные результаты труда — повод для его оплаты прежде всего. Всё прочее — если не литература, то эстрада и цирк. Вот телевидение и выдает индивиду это прочее. Оно сочувственно провозглашает, что не трудом и даже не работой единой жив человек.

Что можно праздновать в повседневности с таким смысловым наполнением? Только возможность иногда выныривать из практики эксплуатации собственной работы, чтобы ощутить свою нетождественность зарплате, гонорару, контракту о найме.

Праздник сегодня превращается в празднование свободного времени, коим является дополнительный выходной день. Телевидение так это и понимает, выдавая человеку образы того символического капитала, иметь который в рабочие дни слишком накладно.

Этот капитал, альтернативный работе, — интенсивность соучастия героям и исполнителям, живущим бурной эмоциональной жизнью, позволяющим себе громкие лирические высказывания и чувствующим свое право на эти высказывания.

Элементарное неравенство человека прагматике, социабельности, коммерческому успеху празднует ТВ вместо мира, труда и мая. Получается, телевидение и претендует на то, что сосредоточивает в себе непрагматический капитал индивида. ТВ, мир, май.