Ведь только осознав, что входит в это понятие, из чего, так сказать, сделан современный европеец, мы сможем решить, действительно ли нам это нужно, или, напротив, европеец нам враждебен и чужд и лучше быть, скажем, китайцем или тюрком.

При этом было бы неверным слепо следовать мнению классиков (Леонтьева, Достоевского), поскольку за минувший после них век старушку Европу сотрясли такие катаклизмы, что средний европеец просто не мог не измениться.

Опыты и парадоксы

О новейших переменах в Старом Свете сообщает нам в сборнике своих эссе «Курорт Европа» философ Михаил Маяцкий, последние два десятка лет живущий попеременно во Франции и в Швейцарии.

Из его небольшой, но на редкость содержательной книги мы можем узнать:
— о причинах недавних этнических волнений в Париже,
— о ликах и разновидностях европейской меланхолии,
— о закрытии во Франции последней шахты и конце индустриальной эпохи,
— о кризисе европейских левых, живущих ностальгией по 60-м,
— о том, как трудящиеся Запада сами становятся капиталистами по отношению к трудящимся юга,
— о ситуации с образованием, музеями, университетами,
— о туризме и поисках аутентичности и еще о многом, многом другом.

Причем все эти проблемы не просто проанализированы, но и представлены с точки зрения их истоков и последствий, поскольку составившие сборник тексты писались для посвященного футурологическим исследованиям сайта «Прогнозис», а их автор не только философ, но и специалист по истории философии, в частности по Платону. И для происходящего сегодня он склонен находить прообразы в Античности.

Так, свою центральную мысль — превращение Европы из цивилизации труда в цивилизацию досуга — он соотносит с понятием досуга как жизненного идеала, сформировавшимся в античной философии.

Маяцкий приходит к парадоксальному выводу, что современный европеец чем дальше, тем больше напоминает языческого грека.

Этот парадокс в книге «Курорт Европа» не единственный. Наряду с широтой и многосторонностью подхода, одним из главных достоинств этих текстов является их неожиданность (даже для тех, кто имел возможность своими глазами наблюдать положение дел в Старом Свете), парадоксальность, остроумие, легкость, одним словом, их безупречная форма.

Когда-то Томас Манн, рассуждая о русской и европейской литературе, написал, что у русских есть глубина, но нет формы, у французов — форма без глубины и лишь немцы призваны объединить то и другое.

Насколько вожделенное объединение произошло в тяжеловесной прозе самого Манна — вопрос, но Михаил Маяцкий, безусловно, не напрасно столько лет прожил во Франции.

Его эссе демонстрируют один из самых счастливых случаев слияния «французского с нижегородским» — их формы с нашей патентованной глубиной. Отличаясь редким, а в наше время, кажется, прямо уникальным для философа формальным изяществом.

Маяцкий сумел уберечься от заражения принципиальной невнятностью и философским жаргоном модных мыслителей (жаргоном, который еще Бунюэль назвал французским культурным колониализмом, — следовательно, жертвой его становятся прежде всего слаборазвитые страны с их слаборазвитыми интеллектуалами).

Но зато он впитал самую суть французского стиля мышления, каким оно по крайней мере было до воцарения постмодернистов — от Монтеня до Валери или даже Чорана.

Составляющие стиля

Легкость, точность, ясность, независимость, открытость — вот те составляющие этого стиля, которые дают в сумме специфически европейское содержание понятия свободы, позволяющее Старому Свету вслед за каждым следующим предсказанным закатом опять и несмотря ни на что испытывать новый рассвет.

Заимствованное Россией — по крайней мере ее мыслящими сословиями — у Франции, это понятие после пересечения границы претерпело радикальную трансформацию, сделавшись из формального и формообразующего форморазрушительным.

Отчетливая форма воспринимается в здешних широтах как ограничение нашей свободы, стремящейся к бесконечности — к безоглядному разгулу в бескрайнем пространстве.

Вот только есть серьезные основания полагать, что вне формы никакая свобода вообще невозможна и жизненная воля, лишенная способности к самоограничению, неизбежно вырождается в бесхребетное существование, жаждущее ограничения извне (то есть сверху).

Эссе Михаила Маяцкого демонстрируют прекрасный пример живой формы, открытой практически для любого содержания, — автор играючи переходит от экономики к философии, от нее к политике или социологии, совершает экскурсы во времени и пространстве то в Древнюю Грецию, то в современную Индию.

При этом фразы его неизменно остаются упругими, ироничными и точными. Он отнюдь не склонен идеализировать нынешнюю Европу, он четко видит ее явные и скрытые недостатки: слепоту политиков, эгоизм и двойную мораль обывателей, самоупоение континента, привыкшего считать себя центром мира.

Он описывает, как сложившийся в рабовладельческом обществе Древней Греции аристократический идеал досуга, овладевая в современных демократических странах широкими массами, оборачивается своей негативной стороной, превращая Европу в «континент любителей», проявляющих дилетантизм во всем, за что они ни берутся, — от сферы услуг до искусства.

Взгляд автора на Старый Свет скорее меланхоличен, если не пессимистичен, — и все-таки даже сами по себе эти эссе, такие европейские по духу, способны внушить надежду.

Утратив лидерство в индустриальной области, Европа имеет все шансы сохранить за собой роль интеллектуального маяка мира (пусть одного из многих маяков грядущего многополюсного мира).

И все-таки все эти дилетанты и любители еще очень даже способны, когда возникает необходимость, пофилософствовать «Молотовым». А это значит, что традиции Великой французской революции, сформировавшей нынешнее лицо Европы, еще не до конца забыты.

Быть или не быть?

Так быть или не быть европейцем? Каждый, конечно же, решает для себя сам. Подозреваю, что на нынешней волне новейшего российского патриотизма положительно ответят на этот вопрос немногие.

Вот только стоит вспомнить, что само слово «патриот» было придумано всё теми же французами во время их Великой революции и означало тогда человека, защищающего ее завоевания от тех, кто стремился к реставрации монархии.

И еще: какую бы фантастическую Азиопу ни рисовали нам увлеченные геополитической мистикой авторы, третьего не дано: за границей Европы — к которой по крайней мере формально принадлежит всё же европейская часть России — раскинула свои вечные чумы, юрты, ханские и президентские дворцы бескрайняя Азия.