Виталий Куренной абсолютно справедливо отмечает, что «ядерному» классу постиндустриальной, инновационной эры — метафорически именуемому креативным — невозможно предложить одну-единственную политическую платформу. Если, заметим попутно, такая платформа вообще может быть чисто политической. Хотя креативный класс, естественно, не может размножаться в неволе и ему нужна — в широком смысле — либеральная и демократическая среда. Ему не нужен либерализм как идеология, но необходима либеральная среда, в рамках которой он мог бы работать, применяя на практике свою этику. Которая, кстати говоря, в известном смысле старая, вписывающаяся в параметры веберовской «протестантской этики».

Этика вместо идеологии и религии

В этом контексте решительно бессмысленны разговоры о «постлиберальной эпохе» или «конце капитализма» — таких же самовоспроизводящихся интеллектуальных фантомах, как, например, фукуямовский — а на самом деле гегелевский — «конец истории». Не могут быть социальные установки и быт большинства населения страны либеральными, а эпоха — постлиберальной. Нельзя жить при капитализме и благодаря капитализму, при этом всерьез полагая, что он исчерпал себя.

Проблема не новая. Еще более ста лет тому назад Макс Вебер в той самой работе «Протестантская этика и дух капитализма» писал: «Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капитализму и еще менее того его «духу». Капитализм может быть идентичным обузданию этого иррационального стремления, во всяком случае, его рациональному регламентированию». А что обеспечивает это «рациональное регламентирование»? Адекватные (либеральные!) правила, устанавливаемые государством, и рациональная этика предпринимательского класса.

Почему речь идет именно об этике?

Возможно, религия, особенно православная, навязываемая сегодня, «как картошка при Екатерине» (Б. Пастернак), и тем самым превращающаяся в очередную, по определению Виталия Куренного, бюрократическую фикцию, еще влияет на умонастроения населения. Но здесь, скорее, играет роль не этическая, а обрядовая сторона религии (это даже если мы просто отвлечемся от мощного охранительного и националистического заряда, содержащегося в сегодняшней официальной версии православия). Доминирующая идеология, не слишком четко оформленная, но вот уже долгие десятилетия, чтобы не сказать столетия легко укладывающаяся в прокрустово ложе уваровской формулы «самодержавие, православие, народность», совершенно не приспособлена для того, чтобы решать этические задачи. Роль этики способна сыграть только… этика. И длящийся экономический кризис лишний раз это подтверждает: без этических норм сбои дает даже рыночная экономика, а что уж говорить об усиленном пайке государственного регулирования, предполагающего высокую степень честности чиновников.

Значит, наступает время процессов, идущих на встречных курсах — тотальной деидеологизации и формирования новой этики. А кто тут у нас деидеологизирован и кто востребует эту новую этику в обход бюрократических фикций? Тот самый, еще не обретший классовое сознание и единую классовую позицию (впрочем, не ставится такая цель, да и нереалистична она) креативный, или предпринимательский, класс.

Либеральные правила вкупе с рациональной этикой экономических акторов создают либеральную среду, в которой возникают те самые инновации, новое качество жизни и вообще всё хорошее, за что стоит горой креативный класс и либеральная часть нынешней российской бюрократии. Но, формируя среду, невозможно обойтись без политики.

Пока же российский креативный класс пытается строить себе свою среду, внутри своего радиуса доверия, в который не входит государство. Он отчужден от государства, что чревато строительством двух непересекающихся и игнорирующих друг друга типов социума под общей вывеской «Россия».

По ту сторону кризиса

Первая волна обсуждений вопроса о смерти капитализма уже прошла. G20 перешла к конкретным действиям, а ее лидеры дежурно отмахивались от чрезмерного погружения в тему, рассуждая о том, что необходимо большее вмешательство государства, более жесткое регулирование и… правильно — другая этика.

Бывший главный экономист МВФ Саймон Джонсон опубликовал в майском номере The Atlantic Monthly большую статью под названием «Тихий переворот» («The Quiet Coup»), в которой нашел корень всех бед: сращивание финансовой олигархии с правительством. В данном — американском — случае речь идет именно о тех, кто работал на финансовых и фондовых рынках, а не об олигархах русского типа, хотя природа явления почти идентична.

Лауреат Нобелевской премии по экономике Амартья Сен написал для New York Review of Books материал «Капитализм после кризиса» (название можно еще перевести как «Капитализм по ту сторону кризиса» — «Capitalism Beyond the Crisis»), где, оспорив возможность смерти капитализма или возникновения капитализма принципиально нового типа, а также бросив скептический взгляд на модное нынче кейнсианство, понимаемое как накачка экономики ликвидностью, тем не менее обратил внимание на переоценку «мудрости» свободного рынка. «Я утверждаю, что нынешний экономический кризис вовсе не востребует «нового капитализма», но он указывает на необходимость нового понимания старых идей», — пишет Сен и, в частности, рекомендует внимательно изучить классические работы Артура Пигу, касающиеся неравенства.

Журнал The Economist в свою очередь предлагает присмотреться к новой роли предпринимателя-инноватора. Речь идет, с одной стороны, о предпринимательском капитализме, «носители» ценностей которого осуществляют уже не «созидательное разрушение» по Шумпетеру, а «созидательное созидание» (creative creation). Но журнал дает и обновленное толкование термина «предприниматель» — это не только тот, кто начинает свой бизнес, но тот, кто «предлагает инновационные решения нередко нераспознанных проблем».

Разумеется, доброкачественные процессы переоценок и обновлений происходят в исключительно либеральной среде — и никакой иной. Это кажется странным, но приходится уже в который раз напоминать, что классический либерализм не отвергает и никогда не отвергал регулирующей, правоустанавливающей и даже насильственной роли государства. Вопрос в доле и дозе вмешательства.

Возможно, запрос на либерализм (хорошо, назовем его «новый») будет сформулирован именно предпринимательско-креативным классом. Но этот запрос, в отличие от качества и количества самого либерализма, уже не будет традиционным. Одной парламентской демократии не будет хватать. А счастье индивида не станет описываться простой формулой накопления ВВП. Тут даже индекс счастья не поможет, потому что едва ли представители креативного класса будут довольствоваться утечкой своих мозгов в страну под названием Вануату, являющуюся лидером рейтинга. Хотя индексный подход кое о чем свидетельствует: не случайно же рассчитывается почти десяток мировых индексов — от индекса глобального миролюбия до индекса развития человеческого потенциала (кстати, по пикантному совпадению до кризиса в обоих этих индексах лидировала Исландия). Новая среда должна быть не просто либеральной, она должна быть сложной, многофакторной.

Что, впрочем, не меняет содержания либеральной «рамки»: свободный рынок, политическая демократия, четкие правила игры, устанавливаемые государством. Каждой из сторон этого равнобедренного треугольника в последнее время недоставало только такой мелочи, как этика. Примерно такого типа, как протестантская этика имени товарища Вебера.