Постсоветское информбюро замалчивает тот факт, что американцы уже в Сибири! Именно там высадились персонажи некоего Брэда Андерсона, сделавшего на испанские деньги примечательную кинокартину «Transsibеriаn».
Впрочем, Брэд Андерсон — вполне себе режиссерище. DVD с его новой работой был незамедлительно приобретен мной в память о предыдущем шедевре Андерсона «The Mashinist» http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2005/8/man18.html.
Вуди Харелсон и Эмили Мортимер играют в «Transsiberian» семейную пару, путешествующую из Китая в Москву. Бен Кингсли смешно, но и страшно исполняет роль русского милиционера Ильи Гринько, который своекорыстно сотрудничает с наркоторговцами, а ближе к финалу, будучи разоблаченным, убегает в тайгу и от бандитов, и от праведного суда.
Сразу поражает вот что: мою страну предъявляет мне американский режиссер, снимающий на испанские деньги.
Когда я в последний раз видел на киноэкране что-нибудь, кроме Москвы с Питером, кроме офиса с рублевским особнячком, не говоря уже о далекой и проблемной Сибири?
В советские времена.
Заснеженная Сибирь, где я никогда не был. Бабушка в сибирском автобусе, которая из осторожности не разрешает любопытной иностранке себя фотографировать. Бесхозная территория с разрушенными церквями и хмурыми лицами. «В Сибири нет ничего хорошего!» — «В Сибири есть нефть…»
Именно, именно.
Американцы сильнее нас не в экономическом или ракетном смысле. Американцы умеют работать с образами и понимают первостепенное значение именно этой работы. Колонизация американцами Сибири уже началась. Свою страну я вижу их глазами. Американцы умеют работать со смыслами. Они ищут и находят смыслы повсюду.
Будто бы простая картина про наркотики. Однако же непростая. Всё на нерве. Исключительно точные работы иностранных актеров, обеспечивающих объем картонному, в сущности, сюжету. Кадрирование, темпоритм!
Пока у нас смотрят и бурно обсуждают дорогущий эпос про старинного временного хозяина Сибири Колчака, американцы с испанцами задешево осваивают современность.
Матрешки, балалайка, водка? Но ничего иного в смысле символического капитала Россия не предлагает. Опираясь на подобного рода маразм, Андерсон и компания додумывают-доигрывают сами.
Начальными титрами в названии акцентируется словечко «trans». Транс — это не одно лишь пересечение Сибири, не одна только география. Транс — это еще и «внезапно наступающее кратковременное расстройство сознания, во время которого больные совершают немотивированные поступки, стремительно бегут, бессвязно говорят и т.п.».
Такова героиня Эмили Мортимер. Таковы, впрочем, и все прочие персонажи, хотя по отношению к ним это и не так очевидно.
Человеческое, слишком человеческое. «Убей моих демонов, и ангелы тоже умрут», — повторяет героиня Мортимер, словно заклинание.
Кроме прочего, «транс — состояние отрешенности, экстаза, ясновидения и др.». В отчетной картине «транс-режим» остроумно замотивирован наркотиками.
Итак, вектор движения:
героин — trans в значениях «сквозь» и «через» — потусторонность — теневая зона — Сибирь.
Как и почти всегда в американских фильмах, восхищает последовательность авторского мышления. Внутреннее пространство человека остроумно и непротиворечиво увязано с географией.
Американская культура очень хорошо умеет совмещать реальность с фантазмами. Американские режиссеры умеют предъявлять то и другое одновременно, чего у нас не замечают и, как следствие, не ценят.
Когда я был молод и безнадежно глуп, по доброй воле пытался читать так называемую философию. Кое-что прицепилось намертво, например пара-тройка фраз из феноменолога Гуссерля:
«Структура переживания не зависит от того, реален или нереален предмет, ставший мишенью объективирующего акта».
Или даже такое:
«Рефлексия на восприятие может осуществляться независимо от того, существует ли реально предмет восприятия, или же он — иллюзия, галлюцинация, мираж».
Современная западная культура, и голливудское кино в первую очередь, — своего рода крепкая настойка, где вместо перчика актуальная западная мысль.
Но, вероятно, тот факт, что постсоветская культура не хочет осваивать территории и разбираться с актуальной западной мыслью, тоже не каприз, но следствие тутошней, по-своему напряженной мыслительной работы?
Думаю, да. Кажется, докризисная Россия спроектировала себя в полном соответствии с идеологией уютного парадоксалиста Василия Розанова.
Провел опрос. Пытался выяснить, какая мыслеформа Розанова — базовая. Что приходит в голову более-менее образованному россиянину при упоминании словечка «Розанов» или даже «русская философская мысль»?
Результат очевиден. Все до единого вспомнили реплику «Что делать, что делать? Собирать малину и пить с нею чай!».
Терпеливо и не без интереса пролистал «Уединенное» с «Опавшими листьями»: современная российская ментальность спроектирована именно там, многократно упоминаемый теперь Ильин отдыхает.
Розанов цепенеет от страха смерти, запаха могилы, самой идеи конечности. Когда и если насмотришься голливудского кино, начитаешься американских книжек, особенно остро воспринимаешь эту вот одномерность восприятия: «Самое существенное — просто действительность».
Или: «Крепче затворяй двери дома, чтобы не надуло. Не отворяй ее часто. И не выходи на улицу».
Советская власть, которая худо-бедно задумывалась о модернизации, переиздавать такое, естественно, не имела права.
«Не сходи с лестницы своего дома — там зло». Похоже на слоган из жанрового американского кино? Только внешне, ибо американский герой все-таки отправляется в опасный путь.
В картине Андерсона есть соответствующая реплика, что-то вроде «жизнь — движение, а не направление».
«Воображать легче, чем работать: вот происхождение социализма (по крайне мере ленивого русского социализма)», — очень характерное высказывание Розанова.
В России и теперь не понимают, что здоровое социальное воображаемое стоит дороже, достается дороже, нежели экономический рост. Напротив, здешний социализм рухнул в первую очередь потому, что проиграл Западу войну образов, тотально уступил в способности коллективно воображать.
Нездоровое социальное воображаемое ни в грош не ставит «иллюзию, галлюцинацию, мираж», которые на деле оказываются реальнее столь милой Розанову «просто действительности». И тогда имеем следующее: «Родила червяшка червяшку. Червяшка поползала. Потом умерла. Вот наша жизнь».
И тогда имеем: «Смерти я совершенно не могу перенести… Я так относился к ней (к жизни. — И.М.), как бы никто и ничто не должен был умереть. Как бы смерти не было».
Этот тип сознания исчерпывающе воспроизведен в гениальном, на мой вкус, романе Стивена Кинга «Pet Sematary», который по-русски следует именовать, наверное, «Клатбисче любимцив», памятуя при этом, что за словечком «pet» мерцает еще и значение «обида».
«Pet Sematary» — это стилизация инфантильного типа мышления. Именно так, с многочисленными ошибками, поименовали дети захоронение тех живых существ, которые, по их мнению, должны жить, несмотря ни на какие законы бытия.
Разбираясь с политическими «терками» России и США, мы непременно должны учитывать философский бэкграунд. Или, поскольку философы из нас никакие, квазифилософский.
Теперешняя российская идеология, вот она: «Блокируя развитие социума, не сходить с лестницы своего дома. Пить чай с вареньем. Замалчивать смерть. Как следствие, жить вечно».
Еще Розанов: «Язычество есть младенчество человечества, а детство в жизни каждого из нас — это есть его естественное язычество. Так что мы все проходим «через древних богов» и знаем их по инстинкту». Удивительно, но здесь в свернутом виде представлен упомянутый роман Кинга!
Однако американская культура в постоянном развитии. На уровне массовых жанров она обращается к предельным вопросам и дает на эти вопросы четкие конкретные ответы.
У нас же сотни тысяч «грамотных» так и остаются под обаянием провокационных двусмысленностей вроде вышеупомянутых.
Кинг расколдовывает и опровергает двусмысленного Розанова. Положим, в «Pet Sematary» потуги человека отдаться пресловутому инстинкту, уподобившись «древним богам», жестко корректируются эпиграфами, представляющими собой цитаты из Евангелия.
«Смерти я боюсь, смерти я не хочу, смерти я ужасаюсь».
«Да. Смерть — это тоже религия. Другая религия».
«Да, «смерть» одолевает даже математику. «Дважды два — ноль».
У Розанова прямо-таки истерика.
Наш докризисный, и тоже на грани истерии, оптимизм в идеологии и культурном строительстве — это, конечно, попытка вытеснить остающиеся без ответа базовые вопросы. Отечественная культура пасует.
Мужественные диссиденты признаются сегодня, что выросли на предреволюционной русской философии, условно говоря, на Бердяеве. Их мечтой было издавать эти элитарные духоподъемные тексты и тиражировать на благо родины.
Растиражировали еще в перестройку, но теперь-то сетуют, что все пошло куда-то не туда. Самое смешное (но и отвратительное!), что чаще всего виноват у них «вашингтонский обком».
Вздор, на деле иное. Пример Розанова показывает, что в ситуации массового общества старинные интеллектуальные шарады для знатоков обрастают неожиданными, зачастую смертоносными значениями.
Власть, которая из самых лучших побуждений склонна опираться не на живую жизнь, не на самодеятельность масс, презревших чаёк с малиной, но на авторитеты, запускает в общество гибельные интеллектуальные вирусы. В самом деле, мумия — не святые мощи.
Известный культуролог Даниил Дондурей опубликовал на днях долгожданный приговор постсоветской интеллектуальной элите:
«В текстах Кудрина или Набиуллиной, Дворковича или Шувалова, Гайдара или Мау, Гавриленкова или Гурвича не найти даже косвенных отсылок к тому, что сохранение в головах миллионов огромного материка социалистических представлений, многолетняя телевизионная дискредитация рынка, частной собственности, беспрецедентная криминализация массового сознания мешают адекватному пониманию происходящего, здоровым отношениям, правильным действиям. А значит, и получению Россией конкурентных преимуществ ничуть не меньше, чем ошибочная макроэкономическая политика».
У перечисленных будто бы западников виноват, как все мы давно и хорошо усвоили, неадаптированный народ. Потому-то и нет там взыскуемых Дондуреем «отсылок». У этих — иные авторитеты, однако траектория мысли схожа с нарисованной выше.
Получается, одни вагоновожатые везут нас в гуманитарный тупичок, другие в технократический.
Неуютно и страшновато, но чай с малиной, а тем более с водкой — тоже не вариант.
