Дилогия Владимира Сорокина, представляющая собой и художественное произведение, и прямое публицистическое высказывание, в первую очередь обращена к двум экспертным сообществам – литературному и политологическому. Газетно-журнальная критика встретила «День опричника» и особенно «Сахарный Кремль» с прохладцей: старый конь борозды не портит, но и пашет неглубоко. Политологи же из прокремлевского клана упрекают писателя в заимствовании на грани плагиата: сорокинская «Москва-опричная» списана один к одному из «Третьей империи» Михаила Юрьева; патриотическая утопия вывернута наизнанку и превращена в антипатриотическую антиутопию.

О том, что речь идет именно о сознательном посягательстве на чужую интеллектуальную собственность, а не о невольном совпадении замыслов, автору этих строк говорил, например, известный тележурналист Михаил Леонтьев. Впрочем, Сорокин наверняка возразил бы на такие упреки тем, что, будучи принципиальным постмодернистом, подходит к классической проблеме inventio|imitatio («свое-чужое») с поздневозрожденческой и барочной индифферентностью. Или, как говорил Маяковский про чужие рифмы: я эту птичку проглотил – и не заметил.

Так или иначе, Россия, от моря и до моря отгороженная от мира Великой стеной и средневековыми методами борющаяся за нею с врагом «унутренним» (для чего она в очередной раз поделена на опричнину и земщину), сугубо православная Россия, в которой практикуются пытки и расправы, но «зато» всемерно поощряется употребление тяжелых наркотиков, кровавые «национальные» виды спорта и повсеместный разврат, – Россия эта (а вернее, «Крепость Россия») и впрямь впервые возникла под пером публициста Юрьева – и перешла затем в прозу писателя Сорокина без каких бы то ни было изменений, кроме, разумеется, перемены знака с плюса на минус.

«Россия, которая должна быть» – гласит подзаголовок книги Юрьева. «Россия, которой не должно быть» – возражает ему Сорокин.

Любопытно, что и сама по себе «Крепость Россия» была поначалу воспринята многими как предостережение и пародия, как пародийная проекция или экстраполяция некоторых современных тенденций в ближайшее будущее. Подобному восприятию способствовали как место публикации («Новая газета»), так и особенности биографии публициста Юрьева – в недавнем прошлом видного деятеля партии «Яблоко».

Но потом вышла книга «Третья империя» – и всем стало ясно: Юрьев не шутит и не экстраполирует. Он так мечтает. Утопическая Россия Юрьева (как уже сказано выше, один к одному совпадающая с антиутопической Россией Сорокина) зиждется на фантастическом допущении: нам удается изобрести некое чудо-оружие, после чего мы предъявляем ультиматум остальному миру, молниеносно – и относительно бескровно – разбиваем американцев, захватываем Европу (включая Турцию и Скандинавию) и только после этого отгораживаемся Великой стеной и принимаемся за обустройство средневековой России.

Сорокин в чудо-оружие, понятно, не верит – и правильно делает. «Крепость Россия» возникает у него по результатам двух смут – Красной и Белой, и позицию по отношению к остальному человечеству занимает сугубо оборонительную (не без эротических и гомоэротических обертонов, в дилогии всячески педалируемых).

Да и Великую стену строят – и никак не могут достроить – исключительно затем, чтобы «к нам не лазили».

В художественной логике Сорокина многое строится на анекдотах, которые когда обыгрываются напрямую, а когда – по Шкловскому – «остраняются». Здесь как раз уместно вспомнить анекдот 1920-х годов. Гуляют дед с внуком по Красной площади. «Дедушка, а почему кремлевские стены такие высокие?» – «Чтобы бандиты не лазили!» – «Туда, дедушка, или оттуда?»

Сорокинская «Москва-опричная» держится на трех китах – литературном заимствовании (как прямого, так и с «перелицовкой»), литературном же пародировании (включая автопародию – прежде всего на «Норму») и политической сатире (слишком, впрочем, расфокусированной, чтобы всерьез задеть «чекистов среднего звена»).

Источники заимствования достаточно очевидны и в основном уже выявлены критикой. В этом ряду названа даже «Кысь» Татьяны Толстой, в свою очередь являющаяся компиляцией из множества легко опознаваемых первоисточников.

Пародируется главным образом Солженицын – и «Один день Ивана Денисовича» (на постройке Великой стены), и допросы на Лубянке, и, конечно же, «языковое расширение» в сторону неудобопроизносимой и попросту непонятной церковнославянщины. Отдельно пародируется телевидение во всем диапазоне от проекта «Имя Россия» до всеобщей зависти к суперпопулярному кинорежиссеру Федьке Лысому.

Главная мишень политической сатиры – «твердая рука», по совместительству работающая «мохнатой лапой»; развенчание и впрямь ложного подразделения сильных мира сего на ворюг и кровопийц (по Бродскому); впрочем, как раз эта сторона дилогии наиболее вторична по отношению прежде всего к Оруэллу с его «внутренней партией».

Наконец, пара слов об актуальности сорокинской антиутопии (или юрьевской утопии, это уж смотря на чей вкус). Здесь уместно повести разговор о краткосрочной перспективе и о среднесрочной.

В краткосрочной перспективе Сорокин «попал в яблочко». Или, если угодно, угадал. Перепад от (нефтегазового) процветания, зафиксированного в «Дне опричника», к полуразрухе, по всем приметам перерастающей в разруху, «Сахарного Кремля» по нынешним обстоятельствам бьет, что называется, не в бровь, а в глаз.

Что же касается возможности реализации сорокинско-юрьевского сценария в среднесрочной перспективе, а именно этот вопрос сейчас широко и бурно обсуждается, то я вслед за большинством участников развернувшихся дебатов (и, разумеется, вслед за Станиславским) готов воскликнуть: «Не верю!»

Не верю не в силу нежизнеспособности сахарно-кровавого плода сорокинской фантазии (которая кошмарнее фантазии Гете), а в силу ее принципиальной нереализуемости.

Мы живем в эпоху имитационных технологий – и политтехнологий в том числе. Имитируется все – от холодной войны с Западом (и «горячей» с Грузией) до повсесердного (словцо Игоря Северянина) воцерковления. Имитируется «кровавый режим» и «борьба с кровавым режимом». До недавнего времени имитировалось процветание, а сейчас, похоже, будет имитироваться разруха. И даже тирания – возникни она вдруг – окажется не более чем имитацией тирании. Что, разумеется, отнюдь не исключает определенных поползновений именно в эту сторону. Равно как и в прямо противоположную – либерализации или, скажем, построения гражданского общества.

Имитация опричнины против имитации земщины – так и только так.

А это значит, что Михаил Юрьев понапрасну надеется, а Владимир Сорокин зря предостерегает и сам трепещет. На самом деле все будет куда смешнее и проще.

И в заключение еще один анекдот, уже из 1970-х. Вызывают еврея в Большой дом. «Вот вы говорите: «Колбасы нет, масла нет, мыла нет…» Вы клевещете! И мы вас самым серьезным образом предупреждаем. И скажите спасибо, что только предупреждаем, при Сталине вас бы за такое злопыхательство расстреляли!» – «А, так у вас-таки пуль тоже нет!