Немеркнущая любовь к злодеям получила адекватную пищу. Ощущалось, как душа телевидения изголодалась по отрицательному обаянию и по свободному проявлению своих чувств.

Участники амбициозного проекта «Имя Россия» (канал «Россия») неистово задавались вопросом, почему народ доголосовался до того, что монарх, известный своими злодеяниями, вошел в дюжину самых существенных для страны персон.

Высказывали очень резонную мысль о том, что Грозного адаптировал к современному посттоталитарному сознанию Леонид Гайдай. Не надо забывать, что комедийной реинкарнации Грозного предшествовала его жизнь в кинотрагедии Эйзенштейна.

Благодаря искусству о Грозном говорили не как об известном, а как о хорошо знакомом человеке. У народа тоже наверняка есть такое чувство — Грозный наш, Грозного мы понимаем и знаем.

На веселой дискуссии о Грозном сублимировалось тяжелое напряжение на обсуждении Сталина. Александр Любимов даже улыбался смелее обычного...

Грозный от нас существенно дальше. Историческая дистанция разрешает признать, что нравственность не есть абсолют в оценках политиков.

Геннадий Зюганов сердобольно восклицал: «У него вообще никакого детства не было!» Будто будущего первого русского царя оставили сиротой белые или фашисты. Илья Глазунов устно рисовал портрет Грозного гораздо живописнее, нежели создает любые образы в живописи как таковой.

Документальная картина о Кашпировском и Чумаке на Первом канале читалась как история про откровенно темную, зато яркую личность, которой перебежала дорогу другая личность, тоже темная, но без всякого шарма.

Кашпировский, в черном кожаном пиджаке, с открытым воротом, с челкой юродивого, самозванца и народовольца, с микрофоном и готовностью даже спеть, был подан как родной инфернал. Герой своего времени.

Шум затих, он вышел на телеподмостки — и стал валить людей в транс десятками. На таком фоне Чумак выглядел мутным эпигоном и скучным дельцом с нулевой зрелищностью...

Юбилей Леонида Броневого автоматически стал по совместительству телеюбилеем Мюллера — гениального антагониста Штирлица.

Леонид Броневой в интервью сетовал о популярности Мюллера, несоразмерной этому образу и затмевающей другие, более сложные работы. Но именно кадры с Мюллером чаще всего использовались в телематериалах о юбилее артиста, особенно в информационных выпусках.

И это не досадная несправедливость, а прекрасная закономерность.

Телевидение, сопровождающее человека изо дня в день, обязано помогать человеку жить. Лицезрение симпатичного отрицательного героя всех умиротворяет и обнадеживает. Ввиду дефицита доброго добра и красивого добра, ввиду обилия не очень красивого добра с кулаками есть потребность в добром зле и артистичном зле.

Если бы не образ Воланда с его свитой, еще неизвестно, какова была бы популярность «Мастера и Маргарита».

В жизни полно негатива, но он, как правило, лишен всякого очарования. Первое распространенное свойство жизненного негатива — отсутствие персонификации.

Кто именно, где и когда распорядился о том, чтобы кому-то чего-то недодали, недозаплатили, не помогли, не приняли, не выслушали, что-то перепутали и потеряли, — непонятно. А только бывает всё плохо.

Второе свойство жизненного зла — оно представляет конкретную опасность для конкретного индивида. Образ же злодея физически безопасен и административно бесправен.

Третье свойство жизненного зла — оно подвигает на бесконечные мучительные размышления о причинах дисгармонии и потребности с ними бороться.

Образ же злодея — совсем другая штука. Удачный образ несет в себе эстетическое прощение морального несовершенства жизни.

Образ злодея — компенсация за реальные беды и мучения. В документальных фильмах о Броневом подробно рассказывали о его трудном пути в профессию, о том, как сложно было закрепиться неизвестному актеру в Москве и еще сложнее — быть замеченным в кино.

Невольно складывалось впечатление, что Мюллер и вся череда амбивалентных героев Леонида Броневого, от герцога в «Том самом Мюнхгаузене» и до Крутицкого в спектакле «Мудрец», подразумевает реванш актера за его страдания по эту сторону экрана и подмостков.

Все-таки большинство людей мыслят себя хорошими (а многие не только мыслят!). Поэтому и любят злодеев, мечтая об их лихой бессовестности, об их искристом цинизме, об их наслаждении собственными злодеяниями и пороками.

Любуясь злодеями и этически амбивалентными персонажами, человечество добирает свободу от морали, безответственность и откровенность. Как известно, у Шекспира злодеи крайне раскованно исповедуются в своих гнусных намерениях.

Тем они и милы, что не двуличны в общении со зрителями.

А кроме того, феерически обворожительный злодей, в котором чувствуется масштаб личности, — это искомое воссоединение гениальности со злодейством.

Человечество нуждается в таком воссоединении. Оно дает право смиряться со злом как с властью, чье внутреннее право на агрессию против обычного человека легче признать.

Идеи в защиту Грозного сводились к простой формуле: он был злодей, но выдающаяся личность. Он добился многого для России, и это оправдывает его как душегуба.

Телевидение вместе с народом соскучилось не по злодеям, а по образам злодеев, и не абы каким образам, а образам гениальных злодеев, гениальных демонических личностей, гениальных аморальных плутов.

С ними легче переживать жизненное зло.

Теперь интересных злодеев ищут вдалеке от публицистических горячих тем. Государственное вещание накладывает достаточно жесткие запреты на подобного рода любовь и транслирование соответствующих образов.

В последние годы было приложено немало усилий, чтобы утратил свою демоническую ауру Сталин. Простившись с ипостасью самого человечного человека, не обрел имиджа политического злодея Ленин.

В Брежневе, особенно благодаря филигранному исполнению Сергея Шакурова в одноименном сериале, увидели обычного симпатичного человека.

Власть постепенно отказывается от статуса эстетического объекта, полного впечатляющей брутальности.

Фигуры отечественных общественных и государственных деятелей обрели респектабельность, а вместе с нею — неминуемую эстетическую нейтральность.

Если бы даже постановили выпускать каждую неделю программу, аналогичную «Куклам», не о ком было бы ее делать. Всех вкусных персонажей из политики убрала очередная смена эпох. Уже не мелькает ни Бурбулис, ни Чубайс, ни Коржаков, ни Грачев.

В телеэфире уцелел лишь не молодеющий infant terrible Владимир Вольфович Жириновский. Сейчас уже очевидно, что его агрессивность и радикализм высказываний есть безобидное стилистическое клише. Его мнимый демонизм утомляет.

В телесериалах нарастает голод по масштабным талантливым и обаятельным злодеям. Раньше таковые появлялись чаще. После того как Николай Волков сыграл в самом финале своей творческой биографии мафиозного магната Часовщика в сериале «Крот» (режиссер Эрнест Ясан, продюсер Владимир Досталь, 2001), буквально не на кого полюбоваться в искомом амплуа.

Сейчас снова повторяют «Бандитский Петербург» (режиссер Владимир Бортко, продюсер Владимир Досталь, 2000), и Антибиотик в исполнении Льва Борисова смотрится как помесь персонажей Достоевского, Сухово-Кобылина и Горького.

Не от хорошей жизни мое сознание наделяет этого авторитета такой культурной родословной. Сознание цепляется за намеки, потому что оно устало от эстетической аморфности и человеческой пустоты носителей зла.

Однако судьба Антибиотика символична — ему на смену в поздних частях сериала приходят серые кардиналы с незапоминающимися лицами и нулевым артистизмом.

Дефицит гениальных, артистичных, сложных и противоречивых злодеев говорит и о дефиците сложных, неординарных героев вообще. В своем нынешнем видении личности телевидение зажато.

Должность новейшего Ричарда III вакантна.

И это заметно обедняет картину мира на телеподмостках.