Михаил Елизаров — русский писатель, живущий то в Германии, то в России. Его книги, среди которых изданные издательством Ad Marginem романы «Pasternak» и «Библиотекарь», а также сборники повестей и рассказов «Ногти» и «Красная пленка», переводят на десятки языков. В интервью «Частному корреспонденту» он рассказывает о своей последней книге, литературе и интернете, о вечности и судьбе иностранца.
— Искушали ли вы себя мыслями о возможности получения премии?
— Конечно, искушал, как любой человек. Этого невозможно избежать.
— Вы читали книги конкурентов по премии?
— Да. Так получилось, что даже писал на них рецензии. Когда-то я для себя решил, что не буду писать отрицательно про труд коллег, потому что это некрасиво. Для рецензий выбирал книги, которые априори понравились. Еще до объявления шорт-листа написал тексты про книги Шарова и Садулаева, в планах был Бояшов. Когда они попали в шорт-лист вместе со мной, обрадовался — значит, я тоже не просто так именно про них писал.
— В «Русском Букере» победил ваш роман «Библиотекарь». В нем достаточно много мистического. Зачем?
— Все эти элементы, мистические или сказочные, использую как некие ферменты, облегчающие пищеварение. У меня есть идея, которую я собираюсь сообщить, и, если ее представить в чистом, голом виде, она может показаться неинтересной и быть отторгнутой.
Если же идею упаковать в некую оболочку (сказочно-мистическое — достаточно сладковатая субстанция), она позволяет проглотить идею в виде экшена, но внутри останется зародыш идеи.
Это зачастую просто вспомогательный инструмент.
— Как родилась идея «Библиотекаря»?
— Идеи приходят спонтанно. Зерно «Библиотекаря» возникло в абсолютно не связанный с книгами момент.
У меня был грант в Германии. Я жил в крошечной деревне, в 100 км от Мюнстера. В деревне была бойня, где три раза в неделю забивали свиней. И три раза в неделю везде чудовищно пахло, можно было сойти с ума от запаха.
Вечером, когда накатывал шквал этого запаха, я бросался запирать окна. И в один из этих вечеров возникла идея «Библиотекаря», я сел и тут же написал первую главу. Стимулом стало мертвое свиное мясо. Почему именно оно — не поддается логике.
— Открылся прием заявок на «Большую книгу». Будете подавать? Кто вообще подает обычно заявку — издательство или сам автор?
— Один раз меня номинировало издательство, один раз книжный магазин «Фаланстер» в лице Бориса Куприянова. С «Библиотекарем» вышло очень трогательно — меня номинировала региональная библиотека, что гораздо приятней, чем когда это делают знакомые люди. Я сам никогда не подавал заявок на премии.
— Кстати, об издательстве. Вы издаетесь только в Ad Marginem. Почему?
— В 2000 году я купил «Голубое сало» и, конечно, посмотрел на издательство. Так я узнал, что есть Ad Marginem.
Но когда поехал со своей первой книгой в Москву, пришел в «Захаров». Там книга не понравилась, но редактор Галина Трунова позвонила и сказала, что знает, куда ее нужно отнести.
Она договорилась о моей встрече с Ad Marginem, я отдал рукопись и уехал в Харьков. На следующий день они позвонили и сказали, что будут издавать. Это стало началом долгой совместной работы.
Поскольку они никогда не вмешивались в мои тексты, а всё, что я делаю, так или иначе подходит под их представление о литературе, мы так и работаем до сих пор.
Будучи уже сейчас знакомым с издательским делом изнутри, я почти уверен, что в других компаниях были бы волнения и трения по поводу текстов, тем.
— Вот так взяли неизвестного человека и быстро приняли решение?
— У директора издательства Александра Иванова наибольшая творческая радость — найти талантливого человека и сделать его известным писателем.
— Почему для разбора полетов и укора интеллигенции (книга «Pasternak») была выбрана фигура именно Пастернака?
— Если посмотреть вокруг, то именно он и окажется на кончике иглы. Кроме него, никто так не олицетворяет ту сущность интеллигенции, которая мне не нравится. Он для меня портрет пошлости, маскирующейся под духовность. Насчет него никогда не было сомнений. Ну если я вижу черное, то и нужно говорить «черное».
— Много было нападок?
— Да, собственно, никто и не высказывался, кроме пары людей. Они считают, что я Пастернака оскорбил каким-то образом. Но в тексте нет самого поэта, человека. Есть необходимая вставка, литературоведческий обзор ситуации, почему он мне не нравился как поэт. Он меня еще с юности смущал и не казался хорошим поэтом.
Тогда работали такие люди, как Введенский, Хармс, Заболоцкий, Мандельштам и, даже если вглубь пойдем, Маяковский. В их стихах чувствуется сильная поэзия, а это хитрая и ловкая подделка. Достаточно вредная, потому что Пастернак стал почвой, на которой взращено общество, которое гробит страну. Нелепо сейчас много рассуждать, и так понятно, кого породил Пастернак и что выродилось из этого.
— А кто сейчас подделка?
— Я не могу об этом говорить, это будет некорректно. Все прекрасно понимают, кто подделка. Хотя понятия настоящего и подделки достаточно относительны.
— Латинские буквы в названии — чтобы смягчить?
— Чтобы показать чужеродность его явления, нерусскость.
— Ваши книги сильно перекликаются с книгами Сорокина. Он ваш внутренний учитель?
— Сорокин замечательный писатель. Но моя первая книга была написана в Харькове, городе, обделенном в культурном плане, книги туда не доходили. «Ногти» я написал, не прочитав ни одной книги Сорокина.
Потом мне стали говорить, что мы похожи, я поинтересовался и купил книгу «Голубое сало», где, как уже рассказывал, впервые узнал про издательство Ad Marginem.
Мы с Сорокиным принципиально по-разному относимся к строке, событию, если внимательно читать, это видно. Это всё равно что сравнивать Бабеля и Серафимовича, потому что они оба писали о Гражданской войне.
— Вам близка идея «счастливого конца»?
— Конечно. У меня очень много хеппи-эндов. Если в конце остается вопрос, так он всегда есть даже в сказках. Окончательный и бесповоротный счастливый конец может быть только тогда, когда человек умер и попал в рай. Потому что за раем нет ничего, только вечность.
— А вы не верите в перерождения?
— Нет, я православный. Мы не верим в этот психоз реинкарнации. Мы верим, что живем один раз, умираем и потом суд. Я думаю, что это искушение, нас обманывают, чтобы мы думали, что всё можно исправить. А исправить ничего нельзя, за всё придется нести ответственность.
— Как вы относитесь к интернету?
— Это огромная сила, и она меня пугает. Гигантское, неуправляемое поле, где существует безумное количество анонимных персонажей, позволяющих себе очень многое, то, что не позволяют в реальной жизни. Я дал себе слово, что никогда не буду писать в блогах, вести журнал.
— Когда появились блоги, люди стали писать. А «отточив перо», возомнили себя писателями. Потеснят ли они литературу?
— Не думаю. Такого не произойдет. У многих людей появилась возможность просто высказаться, ознакомить людей со своим текстом. И ничего плохого в этом нет.
Через два года Мохова обладала самой многочисленной и мощной армией среди всех кланов. Кроме прочего, возрастной состав «мамок» сравнительно помолодел. Мохова, на примере поварихи Анкудиновой и санитарки Басовой, поняла, что армия нуждается в более молодых рекрутах. Ветхие старухи показали себя отличными бойцами, но лишь когда Книга преображала их. В остальное время армия слабела в большинстве своем на две трети. Буквально через неделю после захвата Дома пошла вербовка свежих сил.
Идея вечной жизни в собственном теле во многом пересекалась с идеологией «Свидетелей Иеговы». Может, поэтому Мохова часто пополняла ряды средних лет сектантками — те охотно переметывались на ее сторону, предпочтя нож и топор распространению глупых брошюрок.
Старухи привлекли своих пожилых, но еще крепких дочерей. Полуспившиеся, разведенные, просто одинокие, озлобленные на весь мир, они навсегда оставались в Доме, выбрав борьбу за бессмертие.
Из романа Михаила Елизарова «Библиотекарь»
Может быть, если бы в мое время, когда я начинал писать, существовала такая возможность, я и не двигался бы в сторону книг и мне было бы достаточно какого-то количества виртуальных читателей.
Я начинал писать в 90-х, а первая книга вышла в 2001 году, когда блоги не были развиты до такой степени.
Когда же блог появился у каждого третьего, у меня были книги, и я к ним относился как к более серьезному явлению.
Да и сейчас книга имеет больший вес, чем интернет, для любого пишущего. Я бы свои тексты сейчас не выкладывал. Когда другие люди выкладывают мои тексты, понимаю, что уходят какие-то роялти.
Но с другой стороны, книга сейчас не дешевая вещь, и лишить человека, у которого нет денег, возможности прочесть ее — не очень хорошо.
— Куда движется большая литература?
— Литературная вечность не управляема писателями и читателями. Непонятно, кто сохраняет продукты в этой вечности. Вечность, которая была у XIX века и даже у XX, не существует. Она сейчас принципиально другая. Возможно, вечность можно проплатить, и, возможно, будут потери, интересные люди канут, так и не дойдя до читателя. Потому что какие-то люди, которые заведуют вечностью, решат, что это не нужно.
Я предполагаю, что вечность сейчас не самостоятельная, а управляемая.
— Писатель — это усидчивость или вдохновение?
— Прекрасно, когда приходит муза, но зачастую это тяжелый труд.
— Где больше понравилось жить — в Германии или в России?
— В Москве. Это родина, дом.
— А Харьков?
— Это не родина. Родился я в Ивано-Франковске, где раньше половина населения говорила по-русски. Теперь это оккупированная территория, совершенно другая. А просто любить камни я не могу, меня интересует атмосфера, дух.
Местечковый украинский националистический шепот — смрадная атмосфера. Там делать нечего. Там родины нет. Для меня родина тут, несмотря на украинский паспорт, который доставляет кучу хлопот.
Надо решать вопрос с гражданством, но я с ужасом думаю о бюрократии. И вообще меня угнетает статус иностранца. Потому что я русский, это мой язык, моя культура. Но мне приходится мириться с тем, что я, будучи русским писателем, являюсь иностранцем.
Беседовала Юлия Бурмистрова
