Власть, как известно, бывает разных видов — политическая и экономическая, символическая и духовная (типа над душами). Культурные события конца года имеют разный окрас и лейтмотивы, однако главный подспудный интерес у всех оказывается один и тот же — борьба за власть.
Отчетливее всего это проявилось на VII съезде Союза кинематографистов, что расколол деятелей экрана и заэкранья на два враждующих лагеря.
Генсек СК Никита Михалков, чьи полномочия давно просрочены, предложил преемником «агента национальной безопасности» — артиста Михаила Пореченкова, члена своего семейного клана. Новоявленного заместителя едко высмеяли и тормознули.
Не успев перегруппироваться и выставить новую кандидатуру, дорогой Никита Сергеевич объявил прошедший съезд нелегитимным. Будто бы, собрав новый «высший орган», Михалков не столкнется с той же самой системной оппозицией, предъявляющей экс-председателю вполне четкие и конкретные претензии. Например, по неэффективности использования киносоюзной недвижимости.
Кинематографисты в этом смысле орлы: бьются не за страх, а за совесть; накал, понятно, зашкаливает — ведь им есть что терять, кроме своих цепей. Особенно после того, как премьер-министр обнародовал круглую сумму, которой правительство намеревается поддержать отечественного кинопроизводителя в наступающем кризисном году. Кто будет эти самые средства распределять, тот и будет девушку (кинематографическую общественность) танцевать.
Вот и раскалываются.
У писателей всё проще — денег в отрасли немного, да и те, что есть, давно прибраны. Писательские союзы еще в прошлом веке разошлись по отдельным квартирам, где и прозябают неизвестно для чего. Так что вроде как делить нечего.
Разве что кроме «символической экономики».
Речь сегодня не идет о власти над умами (ее литераторы самочинно подарили попсовикам-затейникам), но над тем, какое из направлений (лагерей, сообществ) одно-единственное способно представлять литературу на «официальном уровне». И считаться правильным, верным.
Маржа этой правоты не ахти какого космического уровня, но для особенно усердных да ретивых понятная: гранты, фестивальные поездки, премии с последующим информационным сопровождением и поверхностным вниманием СМИ, глубокомысленные заседания с нужными людьми, издательские связи.
Всего этого, как я уже говорил, мало, на всех пряников не хватает (страна у нас зело писучая, никакими кризисами отечественного графомана не остановишь), поэтому литераторская возня выглядит особенно мелко. Вяло. Неубедительно.
К тому, что премию «Большая книга» получит книга явно не очень большая, сырая и конъюнктурная, литобщественность начали приучать еще с лета. Приучили. Поэтому объявление жюри все съели да не поперхнулись.
Затык случился на Букере, когда премию за роман года получил Михаил Елизаров, безнадзорная комета, влетевшая в премиальный расклад по недоразумению.
Чужеродность Елизарова (происходит из Харькова, живет в Германии, издается в Ad Marginem) — вот что взволновало литпикейные жилеты, а отнюдь не политические взгляды или художественные достоинства.
Мы уже привычные к тому, что фашистами или державниками у нас спекулятивно клеймят всех, кто не вписывается в обычное расписание. Все как-то подзабыли, что искусство по определению является пре-ступлением общепринятых канонов и правил.
Будучи политически корректным, невозможно создать что-либо стоящее. Однако «общество взаимного восхищения», в которое уже давно превратился литературный истеблишмент, заходится в шоке от того, что кто-то может позволить себе мнение, идущее вразрез с коллективным столичным бессознательным. Совок канул в историю (?), но введенное большевиками единомыслие цветет в самых что ни на есть демократически (либерально и т.д.) устроенных умах.
Да, я думаю не так, как Андрей Немзер или Андрей Левкин, не как Глеб Морев или Виктор Топоров. И что ж мне теперь, руки на себя наложить? Молчать в тряпочку? Чего-то там стыдиться? Мне-то, наивному, всегда казалось, что инакомыслие — норма, а не отклонение от нормы.
Если обвинения в фашизме не канают (ну сколько уже можно кричать «Волки! Волки!»), тогда включается обязательная программа под названием «Плохой роман», «Плохой художник»…
В нынешней ситуации требовать художественности от писателей странно: на фоне маканинского «Асана» любой мелкотравчатый беллетрист кажется едва ли не Набоковым.
Вот и Андрей Немзер, самый аккуратный и последовательный читатель актуальных текстов, в своем ежегодном послании, посвященном итогам года, признает, что главный литературный тренд (результат, закономерность) 2008-го — нехудожественность.
Для того чтобы легко в этом убедиться, достаточно посмотреть персоналии, предложенные Немзером в качестве високосного избранного. Где нон-фикшн правит бал, где «эстетика» давно уступила первенство «этике» и «идейности». Точнее, «как бы идеям».
Кстати, о художественности. В этом году вторым изданием вышел роман Владимира Загребы «Летающий верблюд». Экспериментальная книга, дерзновенная попытка создать русский аналог джойсовского «Улисса», куда уж художественнее. Хотя бы одна пишущая живая душа отметила сей выдающийся факт искусства для искусства?
То-то же.
Дольше всех видимость единства в благородном доме держали представители современного искусства.
До поры до времени книжники да киношники даже завидовали художникам. Те, де, своих в обиду не дают, оборону держат стеной. А всё потому, что на одном языке разговаривают: Церетели с Глазуновыми у них отстой, Малевич — бог, никому не нужно доказывать, что Никас Сафронов — никакой не художник, а просто ряженый.
Но в этом году и между изошниками словно бы собака пробежала. Точнее, не собака, но волчара в овечьей шкуре — художник Алексей Беляев-Гинтовт.
Сначала, правда, культурная общественность сдала Андрея Ерофеева, изгнанного из державной Третьяковки (позицию арт-сообщества подытожила Ольга Свиблова: Ерофеев — хороший куратор, но раздолбай), напрочь испортив себе карму.
Главный же конфуз вышел на присуждении премии Кандинского, где впечатлительные люди кричали «Позор!» и «Фашист!», а один особенно впечатлительный знайка сам себе «вон из профессии» выписал. Когда же его по радио, в прямом эфире, попросили ответить за свое богемное бла-бла-бла, знайка язык тут же и прижал.
Де, поняли его неправильно и первую фигуру речи, в которой он обещал покинуть стан пишущих о искусстве; но, ведь и вторую фигуру речи (Беляев — фашист) Александру Панову пришлось съесть.
Съел, не поперхнулся. При всем честном народе.
Изошники же просто-напросто стали заложниками своих представлений о прекрасном. Последние годы они только и делали, что провоцировали общественность, задирались и алкали интерактивности. А когда она пришла — своих же и не познаша.
Странная двусмысленность выходит: одним, значит, можно провокации провоцировать, а другим нет? Показания противоборствующих сторон множатся и противоречат друг другу, хотя обвинения выдвигаются типовые, до боли знакомые — «фашист» и «плохой художник».
Как-то враз забыли, болезные, что понятия пластической убедительности и качества в contemporary art размыты, как ни в каком другом виде самовыражения.
На законных основаниях.
Кажется, хипиш на Кандинском приключился только лишь из-за того, что «враг» пробрался туда, где его не ждали, — в стан мнимых заединщиков, тех самых истеблишментников, которые у литературных кричали «Позор!» во время присуждения Букера Михаилу Елизарову. Ведь как же, вроде же «все свои», так какого рожна премия обломилась не «нашим»?
Почувствовали, вероятно, что ситуация изменилась и власть уходит, вот и подняли шум на весь мир.
Это только кажется, что вопрос о власти — ключевой. Но это не так. Просто потешные полки делателей всевозможных искусств всегда шли впереди, опережая общий строй жизни, в России медленный, консервативный.
Людмила Улицкая права: споры о роли Сталина, особом пути России, тонкостях различий между Востоком и Западом давным-давно утратили актуальность. Поздно. На повестке дня — выживание человека как антропологического типа, глобальные изменения экосистемы, стабильность и прочность всей жизни на земле.
Всё кончилось, говорит Улицкая вслед за Фуко, и мы въехали в новую жизнь, которая диктует не только новые темы, но и новые подходы. В том числе и в культурной жизни. В первую очередь — в искусстве.
Когда за окном падает снег техногенного происхождения, когда женщины превращаются в мужчин, а мужчины в женщин, когда браки заключаются не на небесах, но в интернете, прозаседавшимся только и остается, что спорить за власть, экономическую или хотя бы символическую.
Ведь всё остальное они уже проспорили.
